Большое зло и мелкие пакости

— Пригласили?

— Не стала, — ответила она и улыбнулась. — Мы же договорились, что вдвоем куда-нибудь сходим.

— Тамару не видели?

— Нет. Но, понимаете, я же не смотрела специально. Да, еще из другого класса какие-то ребята курили, я их тоже не разглядела, и кто-то шел в таком ужасном коричневом плаще, знаете, в каких бабки на базар ходят, но я не знаю, кто именно. Наверное, кто-то не наш. Может, сторож? — Она легко пожала узкими плечиками. — Ну вот. А потом выстрел, и все. Я уехала домой.

— Почему не стали ждать милицию?

Дина вздохнула и чуть подвинулась на кресле в сторону капитана.

— Зачем? Я плохой свидетель, невнимательная очень, и сказать мне было нечего.

— Потапов тоже плохой свидетель, — зачем-то сообщил Никоненко. — Он без очков ничего не видит, я узнавал. И ему сказать тоже было нечего. Тем не менее, он вашу одноклассницу дотащил до своего “Мерседеса” и повез в больницу.

Возникло некоторое молчание.

— Я должна устыдиться? — помолчав, спросила Дина Больц доверительно. — Ну хорошо, мне стыдно, я малодушная. Крови не выношу. Даже Сережке коленки всегда мама заклеивает. Вы меня за это посадите?

— Непременно, — пообещал Никоненко галантно.

Как это хирурга Сидорина угораздило? Ну, в десятом классе — понятно. В десятом классе любовь — это адреналин, гормоны и обязательный разлад с окружающим миром. Нет, не так: гормоны, адреналин и разлад, вот как. А в тридцать с лишним-то чего идиотничать?

Никоненко одним глотком допил вязкую холодную жидкость со дна своей чашки и посмотрел по сторонам.

— Какие у вас изумительные картины, Дина Львовна! Вы знаток?

Дина тоже посмотрела по сторонам, как будто проверяя, есть ли на стенах картины.

— Я просто люблю качественную живопись. Это — качественная живопись.

— Это кто-то знаменитый?

— Ну, в определенных кругах это очень известное имя. Это Арнольд Шеффер. Он недавно умер. К сожалению.

— Вы были с ним знакомы?

Она неожиданно замялась.

— Мы встречались с ним как-то, но не дружили. Тянет соврать, что дружили, поскольку он знаменитость, но не стану.

Бриллиантовая улыбка засияла между совершенными розовыми губами, и капитан опять подумал: бедный Сидорин.

— Я покупала его картины, но не у него, а через посредников. Вот видите? Это называется “Кошка на радиаторе”.

Кошка была похожа на тушу в рыночном мясном ряду, а радиатор и вовсе ни на что не был похож. Тем не менее, Никоненко покивал многозначительно.

Теперь следовало смотреть во все глаза и не просмотреть того, ради чего он и затеял весь этот изящный диалог об искусстве.

— Вас с ним Лазаренко познакомил?

Этого она не ожидала. Чашка стукнула о блюдце. Никоненко смотрел внимательно.

— Что, простите?

— Вас с этим самым Шеффером познакомил Дмитрий Лазаренко? — повторил Никоненко отчетливо.

— Я… не помню, — сказала она. — Какое это имеет значение?

— Вы не помните, кто именно вас познакомил со знаменитым художником?

— Игорь Владимирович, это было давно. Я, правда, не помню. Кроме того, к выстрелу Арнольд Иванович отношения не имеет. Он умер десятого февраля. Почему вы меня о нем спрашиваете?

Потому что Лазаренко читал какую-то записку и спрятал ее. Потому что ты сама сейчас сказала, что не писала никаких записок, но даже не спросила меня, о каких именно записках идет речь, хотя на вечер ты опоздала и, следовательно, не слышала, как Тамара объявляла об игре “в почту”. Потому что ты ходила вместе с Димочкой в художественную школу, об этом знал и помнил влюбленный Сидорин. Потому что у тебя нет никаких точек соприкосновения с одноклассниками, они все, кроме Потапова и Лазаренко, для тебя на одно лицо — незаметные серые мыши, однако Потапов не ходил с тобой в художественную школу, а Лазаренко ходил.

Если Лазаренко получил записку на вечере, а не принес ее с собой, значит, скорее всего, ее написала Дина Больц.

— В том году, — завел историю “участковый уполномоченный Анискин”, — у нас в Сафонове одного художника чуть не убили. Он, конечно, пил сильно и все такое, но рисовал отлично. В Доме культуры две стены его картинами завешаны. Красота такая — и моря, и горы, и реки, все на свете. Я это дело когда расследовал, много всяких книжек про искусство читал. У них, у художников, совсем другая жизнь, не то, что у нас, обыкновенных людей. Вот я и спрашиваю. Потому что интересуюсь.

Дина смотрела на него во все глаза, но, кажется, успокаивалась.