Сыновья и любовники

А она желала его, и желание сводило ее с ума. Увидев его, она непременно должна была к нему прикоснуться. На фабрике, когда он с ней разговаривал о лечебных чулках, она украдкой проводила рукой по его боку. Она шла за ним в подвал, чтоб на ходу его поцеловать; она не сводила с него глаз, полных невысказанного томления и неудержимой страсти. Пол боялся, вдруг она забудется и бесстыдно выдаст себя перед другими работницами. В обеденный час, прежде чем уйти, она неизменно его дожидалась, чтоб он ее обнял. Она словно стала беспомощна, чуть ли не тяготила его, и он злился.

— Ну что тебя вечно тянет целоваться и обниматься? — сказал он. — Всему свое время.

Клара подняла на него глаза, в них блеснула ненависть.

— Так уж и вечно? — сказала она.

— Вечно, даже когда я прихожу поговорить о работе. Работа есть работа…

— А любовь что такое? — спросила Клара. — Для нее отведены особые часы?

— Да, не рабочие часы.

— И ты составишь для нее расписание в зависимости от того, когда кончается работа на фабрике?

— Да, и в зависимости от того, свободны ли мы от всяких дел.

— Значит, любовь позволена только в свободное время?

— Только, и даже в свободное время не всегда… Та любовь, которая выражается в поцелуях.

— Так-то ты о ней думаешь?

— Этого вполне достаточно.

— Я рада, что ты так думаешь.

И какое-то время Клара была с ним холодна — она просто ненавидела его; и, пока она была холодна и презрительна, пока опять его не простила, ему было не по себе. Но, когда все началось сызнова, они ничуть не стали ближе. Ему потому удавалось ее удерживать, что она никак не могла им насытиться.

Весной они вместе поехали к морю. Сняли комнаты в небольшом коттедже неподалеку от Теддлторпа и жили там как муж и жена. Иногда к ним приезжала миссис Рэдфорд.

В Ноттингеме знали, что Пол Морел и миссис Доус проводят время вместе, но толком ничего известно не было, Клара всегда держалась обособленно, а Пол казался таким бесхитростным и простодушным, и никого это особенно не занимало.

Пол любил Линкольнширский берег, а Клара любила море. Ранним утром они часто ходили вместе купаться. Серый рассвет, заболоченные, пустынные, тронутые зимой низины, богатые травами соленые болота близ моря — этого было вполне довольно, чтоб развеселить его душу. Едва они сходили со своего дощатого мостика на дорогу и им открывались бесконечные однообразные просторы чуть темнее неба, и море, такое маленькое за подступавшими к нему песчаными дюнами, сердце Пола до краев наполняла всеобъемлющая неумолимость жизни. В эти минуты Клара его любила. Он такой одинокий, сильный, и в глазах горит прекрасный свет.

Их пробирал холод, тогда Пол бежал с ней наперегонки к зеленому перешейку. Бегала она хорошо. Щеки ее заливал румянец, шея была обнажена, глаза сияли. Ему нравилось, что она такая пышная, почти тяжеловесная, и, однако, быстрая. Сам он был легок, она же устремлялась вперед в великолепном напряженье. Разогревшись, они шли рука об руку.

Небо порозовело, бледная луна, клонящаяся к западу, поблекла. Смутные просторы стали оживать, отчетливо вырисовывались растения с крупными листьями. Среди больших, холодных дюн Пол с Кларой прошли к прибрежной полосе. Длинная, пустынная, она стонала под бременем рассвета и прибоя; океан был плоский, темный, с белой каймой. Над сумрачными водами рдело небо. Огонь быстро растекался среди облаков и рассеивал их. Густой румянец отгорел, обратился в оранжевый, оранжевый — в тускло-золотой, и в блеске золота взошло солнце, огненные отблески рассыпались по волнам, будто неведомая дева прошла вдоль берега с переполненным ведром, расплескивая свет.

Длинные волны глухо ударялись о берег. Чайки, точно брызги, кружились над пенной кромкой прибоя. Крик их казался сильнее их самих. Берег уходил вдаль, таял в утреннем свете, песчаные дюны, кое-где поросшие пучками трав, будто оплывали, становясь вровень с прибрежной полосой. Возвышавшийся справа от них Мейблторп казался крохотным. Им одним принадлежал сейчас весь этот простор — плоский берег, море, и восходящее солнце, и негромкий шум волн, и резкие крики чаек.

Они нашли теплую впадину среди дюн, куда не достигал ветер. Пол стоял и смотрел на море.

— Красиво как, — сказал он.

— Пожалуйста, не сентиментальничай, — сказала Клара.

Ей досадно было, что он стоит и не сводит глаз с моря, точно какой-то одинокий романтик. Пол засмеялся. Она быстро разделась.

— Сегодня хорошая волна, — с торжеством сказала она.

Она плавала лучше него; он стоял и лениво глядел на нее.

— Ты не идешь? — спросила она.

— Сейчас, — ответил он.

Кожа у нее очень светлая, бархатистая, полные плечи. Налетающий с моря ветерок обдувает ее тело, ерошит волосы.

Утро окрасилось чудесным прозрачным золотом. Призрачные покровы теней, казалось, уплывают прочь на север и на юг. Клара стояла, чуть поеживаясь от прикосновения ветра, что шевелил пряди волос. За белотелой обнаженной женщиной поднимается морская трава. Вот Клара глянула на море, потом посмотрела на него. Он не сводил с нее темных глаз, которые она любила, а понять не могла. Поеживаясь, смеясь, она скрестила руки на груди.

— У-у, как холодно-то будет! — сказала она.

Пол подался вперед и поцеловал ее, вдруг крепко прижал к себе и опять поцеловал. Она ждала. Он посмотрел ей в глаза, потом вдаль, на бледные пески.

— Иди же! — спокойно сказал он.

Клара обняла его, притянула к себе, страстно поцеловала и пошла.

— Но ты будешь купаться? — спросила она.

— Сейчас.

Она шла, тяжело ступая по мягкому, словно бархат, песку. А Пол, стоя на дюне, смотрел, как просторный бледный берег принимает ее в свои объятия. Она становилась все меньше, очертания стирались, казалось, большая белая птица с трудом движется по песку.

Будто белый камешек на пляже, будто клок пены перекатывается по песку, сказал он себе.

Как медленно-медленно бредет она по широкому звучащему взморью. Но вот пропала из виду. Солнечное сиянье затмило ее. И опять он ее увидел, всего лишь белое пятнышко, что движется у белой ворчащей кромки моря.

Какая же она крохотная! — сказал он себе. Потерялась, точно песчинка на песчаном берегу, — просто крупинка, которую несет по берегу, крохотный белый пузырек пены, можно сказать, ничто среди этого утра. Почему же она увлекла, поглотила меня?

Утро было полностью нарушено — Клара скрылась в воде. Во всю даль и ширь взморья песчаные дюны, поросшие синим песчаным тростником, и сверкающие воды дружно сияли в необъятном, ничем не нарушаемом уединении.

Что она такое, в конце концов? — думал он. Вот приморское утро, огромное, извечное и прекрасное; а вон она, беспокойная, всегда неудовлетворенная и недолговечная, как пузырек пены. Что в конце концов она для меня значит? Она частица чего-то большого, как пузырек пены — частица моря. Но она-то что такое? Не ее я люблю.

Испуганный собственными невольными мыслями, которые, казалось, звучали так отчетливо, что само утро могло их услышать, Пол разделся и быстро побежал по песку. Клара его ждала. Она махнула ему рукой, волна подняла ее, опустила, плечи ее — в море жидкого серебра. Пол перепрыгнул через буруны, и вот уже ее рука у него на плече.

Пол был неважный пловец и не мог долго оставаться в воде. Клара, торжествуя, резвилась вокруг него, щеголяя своим превосходством, которому он завидовал. Солнечное сияние щедро и празднично разливалось по морю. Минуту-другую они смеялись, потом наперегонки побежали назад к песчаным дюнам.

Тяжело дыша, они вытирались, и Пол не сводил с нее глаз, она запыхалась, лицо смеялось, блестели мокрые плечи, покачивалась и пугала его грудь, которую она сильно терла полотенцем, и он опять подумал: «Но она великолепна, она даже важнее и этого утра, и моря. Ведь верно?.. Верно?..»

Увидев устремленный на нее взгляд темных глаз, Клара со смехом остановилась.

— На что ты смотришь? — спросила она.

— На тебя, — смеясь, отвечал Пол.