Медвежий ключ

Толстолапый кормился возле стаи тетеревов, пока не слопал почти что всю стаю, и пошел искать другую еду. В самые жестокие морозы, под сорок градусов, ему нужно было особенно много пищи, но в такие дни труднее всего было охотиться. И Толстолапый наедался заранее, укладывался спать, где потеплее. Ветер заметал его снегом, и медведь спал по нескольку суток. Но в настоящую спячку не впадал — он понимал, что ему не хватит жира дожить до весны. И едва спадали морозы, так же легко, как укладывался спать, он снова поднимался, шел добывать тетеревов.

Раз за ним погнались волки, но он полез на дерево и волки отстали от него. Это была совсем небольшая стая, всего несколько взрослых зверей, но для Толстолапого хватило бы. Только один молодой волк не послушался вожака, и остался под деревом караулить Толстолапого. Волки ушли, и тогда Толстолапый слез и довольно легко убил волка. Волк это был молодой, он занимал в обществе своего вида такое же место, как и Толстолапый. Вот и урок — волк побежал взять Толстолапого, и Толстолапый его подманил самим собой и убил. Толстолапый ел волка два дня, и хотя мясо ему не понравилось, это тоже была еда, дававшая шансы на жизнь.

Другим уроком стал для Толстолапого марал… Как-то Толстолапый забрел на тропинку лосей, и сразу понял, что с лосями ему не справиться; будь он медведем, вошедшим в полную силу, Толстолапый не задумался бы бросить на лосей все свои триста килограммов. Но тут ему оставалось одно — смотреть, как передвигаются по снегу целые горы мяса и жира, сопят и фыркают, обдирают кору деревьев своими могучими зубами.

А вот марал оказался беспомощнее — и потому, что меньше, и потому, что не такой решительный. Толстолапый гнал марала двое суток, загоняя в самый глубокий снег. Он сам измучился так, что еле держался на ногах, а рев получался скорее жалобный, чем страшный. Но марал пугался и такого медвежьего рева. Взрослый лось, услыхав такой рык, скорее пошел бы навстречу, потряхивая рогами-лопатами… А марал пугался, судорожно метался и все сильнее увязал в снегу.

Толстолапый оставался больше недели возле туши марала: и для того, чтобы все съесть, и потому, что на следующую же ночь вызвездило, прояснилось, и морозы упали такие, что птицы замерзали на лету. Счастье, что у Толстолапого было достаточно еды.

Дела людей и зверей.

За недели и месяцы скитаний Толстолапый много раз встречал следы охотничьих лыж. Обычно это были старые следы, и около полоски таких следов тянулась серия ямок — это бежала собака. Толстолапый старался не пересекать такие следы, особенно свежие. Услышав собачий лай и выстрелы, он тут же уходил как можно дальше. Но уйдя от владений одного охотника, Толстолапый неизбежно попадал на участок другого, и тут скоро опять слышались выстрелы, лай, а то и человеческий голос.

Толстолапый боялся людей, всячески шарахался от них, и ему казалось, что люди захватили весь лес, что они везде, и от них нет никакого спасения. Наверное, этот страх и выручил его — Толстолапый так и не попался никому из охотников, а ведь если бы охотники узнали о его существовании, они непременно стали бы охотиться на него, и скорее всего, убили бы. Ведь все они считали — шатун смертельно опасен, и его необходимо истребить.

Говоря между нами, Никита Станиславович поступил совершенно по-свински, не организовав охоту на подранка и даже не предупредив охотников — в лесу появился шатун! Свинство объясняется тем, что Никита Станиславович организовывал охоту для очень серьезных людей (вы понимаете?! Для очень серьезных людей! Если вы не понимаете — значит, вы не советский человек!). И конечно же, он был совершенно не обязан думать о всяких там охотниках, проходивших по совсем другому, гораздо более низкому ведомству.

Но для Толстолапого его подлость обернулась величайшим благом. Только раза два за весь декабрь и ноябрь собаки почуяли медведя, и охотники не могли придти в себя от изумления — чего это вдруг сбесились безотказные рабочие псы, стали вести себя, как будто тут где-то рядом медведь… Ведь не может тут быть никакого медведя!

Даже если охотник начинал вести себя нервно, начинал подозревать присутствие шатуна, это не кончалось ничем — ведь страшный шатун так и не налетал на охотника, не таскал добычу из его ловушек, не преследовал его никак и ничем. А значит, и шатуна тут никакого не было; охотник постепенно успокаивался.

Только однажды охотники набрели на цепочку следов Толстолапого, но это были старые следы, полузаметенные поземкой, и нашедшие их никак не могли сообразить, чьи же это следы. Они даже заподозрили, что видели следы «снежного человека», шагавшего тут по сугробам, но никому не стали об этом рассказывать — все равно же никто не поверит. И одной охотничьей тайной в Сибири сделалось больше.

А Толстолапый приобрел ценнейший опыт скрытной жизни под боком у вооруженных людей. Он даже слышал как-то бешеный лай собак, пальбу и медвежий рев. Он правильно понял то, что слышал, и через два дня прошел в том направлении. Толстолапый нашел примерно то, что и ожидал — развороченную, уже совсем холодную берлогу, множество следов людей и собак на затоптанном, смешанном с кровью снегу, и еще нашел что-то странное: растасканные лисицами внутренности, изуродованную топором медвежью голову.

Толстолапый, конечно, не знал, что охотники взяли медвежью берлогу, завалили медведя не для красивых трофеев, а ради мяса и шкуры. Тащить в деревню, за десятки километров еще и голову им совершенно не хотелось, но они вырубили язык и клыки, чтобы продать их в виде сувениров.

Толстолапый заскулил, заплакал было… Но плакать почему-то хотелось уже меньше, чем хотелось два месяца назад, и только мышцы живота сократились так, так сокращаются они в момент броска.

Потому что Толстолапый мысленно увидел, как он бросается вперед, вцепляется в горло человеку. Лают собаки, рвут тело пули, как рвали они бабушку и маму. Но горло человека — вот оно, и кровь стекает по нижней челюсти, груди — сладкая кровь человека, жизнь его смертельного врага.

Что сказать о звериных мечтах? Вот еврейский мальчик, прибившийся к польским партизанам, увидел еще место расстрела, разорванные пулями тела детей — таких, как его младшая сестренка, и ему перехватило было горло… Но что проку в детских слезах? И парень, выплюнув бычок, попросил командира отряда — не позволит ли он собственноручно расстрелять вот этого пленного немца? Не виноватого ни в чем? Может быть… Но зато в такой же точно форме, как у давешнего пулеметчика, и говорящего на том же языке.

К февралю стало часто пуржить, тетерева не вылетали из сугробов. Несколько дней Толстолапый не ел совершенно ничего, и даже вышел на знакомое место — тропу для прохода лосей. Может быть, он и сумел бы свалить молодого безрогого зверя, но молодые шли вместе со старыми, рогатыми; эти могучие лоси чуяли медведя и вовсе не собирались убегать. Они сами качали рогами, сворачивали с тропы, и Толстолапый убегал от них. Хорошо еще, что лоси глубоко проваливались в снег и не могли быстро бегать зимой.

Опять Толстолапый побрел по лесу наугад и спустился ниже обычного, в уже населенные места. К деревне Березовке Толстолапый вышел почти случайно, на лай собак и на запах дымка из печи. Мело, шумела тайга. В такую погоду охотники любят выходить на лося, на марала — животное не слышит шагов по земле из-за шума веток, лап хвойных деревьев, из-за шороха снега, который все время метет ветер.

Толстолапый надеялся, что сможет приманить кого-то из этих лающих животных, собак, как он сумел приманить волка. Хорошо бы, они погнались за ним… Толстолапый прошелся вдоль околицы, чтобы собаки его почуяли. Псы и впрямь срывались с цепи, дико лаяли. Раза два собаки выбегали из-за строений деревни, бешено облаивали Толстолапого, но гнаться за ним никто не гнался.

Падал снег, налетал ветер, пуржило. Погода была примерно как в первые сутки, когда он остался один. Всю жизнь Толстолапый не любил такой погоды, и всю жизнь в такие метельные дни обострялась его злоба к человеку.