Малознакомый Ленин

Психологию большевистской публики Ленин превосходно знал, он обладал для этого особым чутьем. Он считал, что беспощадными, с ссылкой на Маркса, ударами по черепу можно у настоящего большевика — изгнать всякие ереси и уклоны и тем восстановить идейное единство его партии. Как нужно действовать по отношению к партийцам, делающим попытки не следовать за его идейными директивами, он поведал однажды Инессе Арманд, с которой был наиболее откровенен. Говоря о полемике с Ю. Пятаковым и Е. Бош, он писал к Арманд: «Тут дать «равенство» поросятам и глупцам — никогда! Не хотели учиться мирно и товарищески, так пеняйте на себя. (Я к ним приставал, вызывая беседы об этом в Берне: воротили нос прочь! Я писал им письма в десятки страниц в Стокгольм — воротили нос прочь! Ну, если так, проваливайте к дьяволу. Я сделал все возможное для мирного исхода. Не хотите — так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем светом. Так и только так надо действовать.)»[34]

Опыты 1908–1914 годов, да и позднейшие, вполне подтвердили его убеждение. Метод «мордобития» и «шельмования» он применил ко всем против него бунтующим: к группе на Капри, у М. Горького, к группе школы в Болонье, к группе «Вперед» в Париже и т. д., и все эти большевистские группы с «уклонами» под его ударами в конце концов разваливались, и их участники, за исключением очень немногих (непокоренным из видных большевиков оказался лишь Богданов) возвращались в «отчий дом», где Ленин радушно принимал покаявшихся, предавая полному забвению их бунт и, точно ничего не произошло, восстанавливал с ними нормальные личные отношения[35].

Иное отношение было у Ленина к меньшевикам. Психологическую материю меньшевизма он считал неисправимой, органически порочной, чуждым ему миром. Он ни в какое прочное объединение с меньшевиками не верил. «Невозможно, — писал он в 1912 году, — единство с меньшевиками и вполне возможно и настоятельно необходимо единство против меньшевиков». Поэтому борьба Ленина с меньшевизмом в 1908–1914 годах идет нарастающим темпом, принимает ожесточенный характер, осложняющийся тем, что в распрю привносится огромной важности и для Ленина и для всей партии денежный вопрос.

«В это время, — писала в своих «Воспоминаниях» Крупская, — большевики получили прочную материальную базу». Слово «прочную» нужно сугубо подчеркнуть, речь идет о действительно солиднейшей сумме денег, часть которой в конце 1908 года появляется на текущем счете Ленина в отделении Credit Lyonnais, на Avenue d'Orleans № 19 в Париже.

В истории появления этой «прочной базы» многое кажется фантастическим, чем-то выдуманным, каким-то детективным романом. Не кажется ли прежде всего выдумкой, что партия Ленина, через десять лет уничтожившая всех крупных собственников, фабрикантов, купцов, домовладельцев, получила от члена богатейшей купеческой династии Москвы огромный капитал, позволявший Ленину организовывать большевистские силы и готовиться к будущим подвигам. Туманный намек о появлении у большевиков денег, путанный и с ошибочными указаниями, впервые появился в печати в 1911 году в изданной в Париже брошюре Мартова «Спасители или упразднители?». Она немедленно вызвала негодующий ответ Каменева, главного помощника Ленина. В книжке «Две партии», изданной тоже в Париже, он писал: «В главе об «экспроприации партийных денег большевистским центром» г. Мартов первый в рядах партии позволяет себе вынести в печать дело настолько конспиративное, что до сих пор, в самой ожесточенной борьбе, все, знавшие это дело, считали своим долгом всячески охранять его».

Покрывало над «делом» держали, действительно, крепко. В тайну полученных денег были посвящены очень немногие. Сначала о них знала лишь верхушка партии — Ленин и Богданов, тогда еще не бывшие врагами. В партийных документах того времени, например, в резолюции Пленума Центрального Комитета в январе 1910 года пункты, относящиеся к этому делу, не были опубликованы, вместо них стоят точки. После Октябрьской революции кое-кто, например Крупская, Ярославский касались появления у большевиков этого капитала, но это было сказано мимоходом, с явным намерением не вдаваться в детали и, конечно, ни слова не говорить о том, что появление «прочной материальной базы» имело значение не только для партии, но и для личного бытия Ленина. Излагая то, что удалось собрать об этой экстраординарной истории, заранее оговариваюсь, что для меня остаются темными и неизвестными некоторые стороны этого дела. Вряд ли мы когда-либо узнаем о них: кажется, никого из главных участников, свидетелей этого кусочка истории, уже нет в живых.

Послушаем прежде всего Крупскую: «Двадцатитрехлетний Николай Павлович Шмит, племянник Морозова, владелец мебельной фабрики в Москве на Пресне, в 1905 г. целиком перешел на сторону рабочих и стал большевиком. Он давал деньги на «Новую Жизнь», на вооружение, сблизился с рабочими, стал их близким другом. Полиция называла фабрику Шмита «чертовым гнездом». Во время московского восстания эта фабрика сыграла крупную роль. Николай Павлович был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть, что сделали с его фабрикой, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме. Перед смертью он сумел передать на волю, что завещает свое имущество большевикам.

Младшая сестра Николая Павловича — Елизавета Павловна Шмит — доставшуюся ей после брата долю наследства решила передать большевикам. Она, однако, не достигла еще совершеннолетия, и нужно было устроить ей фиктивный брак, чтобы она могла располагать деньгами по своему благоусмотрению. Елизавета Павловна вышла замуж за т. Игнатьева, работавшего в боевой организации, но сохранившего легальность, числилась его женой — могла теперь с разрешения мужа распоряжаться наследством, но брак был фиктивным. Елизавета Павловна была женой другого большевика, Виктора Таратуты. Фиктивный брак дал возможность сразу же получить наследство, деньги переданы были большевикам… Виктор Таратута летом (1908 г.) приехал в Женеву, стал помогать в хозяйственных делах и вел переписку с другими заграничными центрами в качестве секретаря Заграничного бюро Центрального Комитета».

Дополним рассказ Крупской выпиской из «Большой Советской Энциклопедии» (изд. 1-е, т. 62, ст. 556):

«Шмит, Николай Павлович (1883–1907) — видный участник революции 1905, примыкал к партии большевиков, студент Московского университета. Унаследовав мебельную фабрику на Пресне, Шмит провел на ней ряд мероприятий для улучшения положения рабочих. Активно участвовал в подготовке декабрьского вооруженного восстания 1905; купил большое количество оружия, которым были вооружены шмитовская и некоторые другие боевые дружины. Дал московской большевистской организации (через М. Горького) крупные денежные средства на вооружение рабочих. В разгар декабрьского восстания Шмит был арестован и подвергнут пыткам. Фабрику сожгли правительственные войска по приказу генерала Мина. 13/26/II 1907 (после года с лишним одиночного заключения) Шмит был найден мертвым в камере тюремной больницы (по одной версии, он был зарезан тюремной администрацией, по другой — покончил самоубийством). Его похороны превратились в большую политическую демонстрацию. Свое состояние еще в 1905 завещал большевикам».

Что здесь верно, что ложно? Есть несомненно разноречие между Крупской и Советской Энциклопедией. По словам первой — Шмит «стал большевиком», по словам Энциклопедии — он только «примыкал» к большевикам, то есть им в чем-то сочувствовал, им чем-то помогал. На большевистском языке это очень важное отличие, а не простой нюанс. Ярославский называет Шмита просто «сочувствующим большевизму». Крупская категорически заявляет: «Шмита зарезали». Энциклопедия допускает, что он «покончил самоубийством». Энциклопедия утверждает, что Шмит завещал свое имущество большевикам еще в 1905 году, то есть, можно предположить, составил тогда на этот счет какой-то акт. По словам же Крупской и Ярославского, он только перед смертью, следовательно, незадолго до февраля 1907 года «сумел передать на волю», что завещает свое имущество большевикам.