Я отвечаю за все

— Горячего, очевидно, быть не может, — сказала Варвара плешивому официанту, кивнув на гуляющих работников кухни. — Проходит спецзаказ?

Официант поклонился с холодным достоинством.

— Холодные блюда, согласно меню.

— А жалобную книгу?

— У директора. Директор же ушедши.

— Круг замкнулся, — сказала Варвара. — Но мы не уйдем, правда, Володя? Мы отравим их гомерическое веселье своим присутствием…

Устименко не слушал, смотрел на дальние, зеленые и красные, огоньки в раскрытое окно.

— Значит, так, — заговорила Варвара, — значит, таким путем, папаша: всего самого лучшего вдвойне. Например, икра зернистая — четыре порции, и все дальнейшее в том же духе.

Официант неможно удивился. Повара, мешая друг другу, сбиваясь и не в лад, завели какую-то дубовую песню.

— Что мадам располагает выпить? — осведомился официант, держа голову набок и стараясь туловищем заслонить непотребных поваров.

— Мадам располагает выпить… — немножко растерялась Варвара.

— Могу предложить коньяк грузинский четыре звездочки…

— А побольше? Скажем — шесть, семь?

— Не имеется.

— Тогда шампанское, — сказала Варя. — Сухое и замороженное. И рюмку водки для моего кавалера. Кавалер, так?

— Так, — сказал Владимир Афанасьевич.

Официант ушел.

— Перестань, Володька, — попросила Варя. — Невозможно во всем чувствовать себя виноватым. Не думай… И, в конце концов, ты доктор, тебе есть за что отвечать и так. Тебе хватает, понимаешь?

Он долго молча вглядывался в ее глаза. Потом сказал:

— Я тоже так стараюсь думать. Но это нисколько не помогает. Невозможно не отвечать за все.

Шепча себе под нос, официант стал расставлять закуски.

— Семужки четыре, балычка четыре, нарезики…

— Что не доедим, то возьмем с собой, — сказала Варвара. — На завтрак.

Шампанское выстрелило, официант заметил — к счастью. Пена побежала по бутылке, он ловко взмахнул салфеткой, налил искрящееся вино в высокие фужеры, пожелал здоровья и успехов в работе…

— Пусть они перестанут завывать, ваши соратники, — попросила Варвара, — мы же не обязаны слушать эту панихиду.

— Веселая у вас супруга, — льстивым голосом произнес официант, — с такой и в цирк ходить не надо, не соскучаешься…

— А он скучает и все ходит, ходит, — сказала Варвара. — Какой-то кошмар, правда? Старый, седой человек непрестанно ходит по разным циркам…

В ее голосе вдруг послышались слезы, официант опасливо отошел, Устименко положил ладонь на ее локоть. За окнами прогрохотал товарный состав, в свете вокзальных фонарей было видно, что где-то уже лился дождь — вагоны потемнели от воды.

— Лучшие же годы нашей жизни, — сказала Варвара, — ты подумай… И, быть может, мы никогда так не будем сидеть в ресторане, это первый наш ресторан, и мы… мы должны… бояться за Аглаю Петровну! Почему?

— Славненько посиживаем, весело, — перебил Устименко. — Умеем развлечься. Ладно, Варюха, все. Кончили. Мы с тобой пришли в ресторан, ты права. Ты, впрочем, всегда права. И была когда-то права, и нынче права, и будешь права!

— Товарищ официант, можно вас на минуточку! — крикнула Варвара.

Он подошел мгновенно:

— У вас есть книга отзывов и пожеланий?

Официант молчал с почтительным выражением лица.

— В вашу книгу нужно записать, что я всегда права. И в прошлом, и в настоящем, и в будущем…

— Обязательно, — сказал официант. — Между прочим, можно сделать горячее для такого гостя, как Владимир Афанасьевич… Шеф вас лично узнал, у его женка находилась под вашим руководством… В смысле грыжи…

— Я не Владимир Афанасьевич, — сказал Устименко, — это ошибка. Нас часто путают. Принесите мне еще водки. Ясно?

— А не нарушится картина? — спросила Варвара.

— Немножко, — сказал он. — Совсем незначительно.

— Возьми меня к себе в больницу, — вдруг попросила она. — Ляле можно работать со Щукиным, а мне нет? Я добросовестная, Володя, очень добросовестная. Ты не смейся, правда, в своем деле я ничего не открыла, но там, где я работала, уже никто ничего не откроет — наверняка. Возьмешь? Что-что, а вытягивать людей, когда им плохо, я умею.

— Возьму, — сказал он, — со временем. Но пока что побудь дома. Пока. Ты знаешь — мне очень нужно, чтобы ты была дома, когда я прихожу. Прости меня, но сейчас я без этого пропаду.

Он чуть-чуть наклонился. Клок волос упал на его лоб. А Варвара смотрела в его глаза.

— Человеку нужно возвращаться в дом, — слушала она и кусала губы, так ей было счастливо это слушать. — Человеку, когда ему плохо и он едва волочит ноги, Шарику. Ты же умеешь выхаживать, ты Шарика выходила. Вытяни меня.

— Я тебя люблю, — сказала она. — Ты мое сердце. Ты моя жизнь. Если сможешь, потом, когда-нибудь, когда тебе стукнет девяносто, на досуге, не отвлекаясь от дела, запишись со мной в загсе. Мне это надо. Я хочу быть твоей женой. А пока купи мне диадему. Маленькую. Паршивенькую. Дешевенькую. Я ее буду всем показывать и говорить, что это подарок моего любовника, доктора Устименки. А лет через пятьдесят мы оформим наши отношения окончательно. Если ты меня, конечно, не бросишь. Не бросишь?

— Нет, — сказал он, — хватит нам этих цирков.

— Рекомендую покушать горячее, — сказал официант из-за плеча Устименки. — Шеф очень расстраивается. Он вашу личность не может перепутать.

— Сердечный привет шефу, но мы уходим, — сказала Варвара. — Мы торопимся — вот в чем дело. Заверните нам в бумажки то, что мы не докушали, и то, что вы еще не успели подать. Обстоятельства таковы, что у нас есть своя квартира, понимаете? Мы еще официально не женаты, но сейчас твердо договорились, что лет через пятьдесят запишемся. Он обещает — этот двойник Владимира Афанасьевича. И у него нет иного выхода, так как у нас общее кровообращение.

— Как? — спросил официант.

— Вот так, — ответила Варвара, поднимаясь. — А в общем, спасибо за гостеприимство.

Уже стоя, она допила шампанское. И опять спросила, как спрашивала все это время:

— Мне ничего не причудилось, Володя?

— Нет, — ответил он. — И мне ничего не причудилось. Причудилась та чепуха, которая тянулась все эти годы.

— Вот таким путем, — сказала Варвара. — Поздравляю вас, я пьяная.

Глава двенадцатая

ОНИ ЕЩЕ ОБО МНЕ ВСПОМНЯТ!

Там трубку положили сразу. Аглая Петровна еще ждала. На нее смотрели все — и Родион Мефодиевич, и Лидия Александровна, и сам Цветков — он стоял у двери с фуражкой в руке.

— Ну? — не без плохо скрываемого раздражения в голосе спросил он. — Беседа была короткой, но содержательной?

Лидия Александровна с укором взглянула на мужа.

— Не понимаю, — уже нисколько не сдерживаясь, воскликнул он, — убейте меня — не понимаю. Впрочем, дело ваше. Что же все-таки было сказано?

— Мне выпишут пропуск в одиннадцать ноль-ноль.

— И все?

— Все.

— Вы можете немедленно уехать из Москвы? — обернувшись в сторону передней — нет ли там шофера, — быстро и тихо сказал Цветков. — Еще не поздно. В их сумятице и неразберихе они забудут. Не ходите вы на Лубянку, Аглая Петровна, поймите…

Она усмехнулась. И, ничего не ответив, покачала головой.

— Не поддается пониманию, — стуча себя по лбу ладонью, уже со злобой заговорил Цветков. — Вы же подведете целый ряд людей — хотя бы вашего Штуда, или Штуба, как он там… И Гнетова, про которого вы думали, что он из ЦК. Вы подведете врача, который вас сактировал, начальника милиции, который выписал паспорт. А, да что! — Он махнул рукой. — О чем тут говорить!

— Ты опаздываешь, — сказала ему жена.

— Я приехала за правдой, и я ее добьюсь, — твердым и каким-то словно ослепшим, словно оглохшим голосом произнесла Аглая Петровна. — Я разоблачу врагов народа, и тогда…

Цветков подошел к ней ближе, взял ее руку, быстро поцеловал и из передней велел:

— В последний раз: не ходите туда!

Проводить себя Родиону Мефодиевичу она не позволила. И не попрощалась с ним, как делывала это в Унчанске, уходя хотя бы на час.