Хватай Иловайского!

— Монька, ползи сюда! Не боись, хорунжий в своём уме, зазря палить не будет. А то мы думали, что ты из-за Хозяйки в нервозное расстройство впал…

— Есть немного, — признался я, опуская курок.

— Илюшенька, ты на нас не обижайся. — Из соседних кустов, на ходу подтягивая штаны, вышел второй упырь. — Тут ведь действительно всё непросто. С твоим появлением жизнь всего нашего мира жуть как изменилась. И не всегда в лучшую сторону…

— От за что люблю Моньку, когда надо чё сказать, он словно по книге чешет!

— Шлёма, заткнись.

— А чё, неправду сказал? Правду! Энто потому, что он по прошлом годе книготорговца сожрал, а книжками закусывал!

— Шлёма, ещё раз, последний, вежливо прошу…

— А как газеты столичные жрёт! У нас в Оборотном и без того с энтим делом напряг, так он ещё и употребляет их не как все! Положишь газету в сортир для надобности, пойдёшь — ан нет ничего, Монька слопал! Оттого и такой начитанный… — с нескрываемым уважением закончил Шлёма, и мне вновь пришлось удерживать его собрата-упыря от дежурной драки. Не до того было. Конечно, любому православному человеку только в радость лицезреть, как двое вурдалаков друг дружке рожи кирпичом чистят. Да я и сам этим грешен: ни один мой визит в Оборотный город покуда без месиловки не обходился. И есть в этом что-то правильное, логичное — пусть уж лучше они из-за нас дерутся, чем мы из-за них, так ведь? Что ж у меня-то душа не на месте…

— Всё, хорош почём зря языками трещать. — Я поймал обоих за шиворот и слегка пристукнул головами. — Вы что ж, соловушки облысевшие, следили за нашим свиданием?

Моня и Шлёма счастливо кивнули. Мне сразу захотелось приложить их ещё раз.

— Ну и что интересного выяснили?

— Чё ж, бортанула она тебя обратным курсом по всем статьям, — чётко обозначил своё мнение Шлёма, но Моня тут же его откорректировал:

— За что мы тебе, хорунжий, искренне сочувствуем, сострадаем и даже всплакнуть на твоём плече готовы! А хочешь, ты на наших всплакни?

— Идите вы…

— Мы так и подумали — откажешься, но… это… должок за тобой, Иловайский.

— С чего бы это? — Моя рука невольно потянулась к кавказской шашке, и Моне опять пришлось спасать положение.

— Он имел в виду, что мы тебе досю раздобыли.

— Кого? — не понял я.

— Досю! — хором гаркнули упыри и выложили небольшую бумажную папку, по всей видимости полную документов. Имя на обложке не могло меня не заинтересовать…

— Откуда?

— У жандарма лысого спёрли, покуда он в садике губернаторском в отключке валялся.

Хм, а мне-то такая простая мысль, как обыскать противника, и в голову не пришла. Получается, упыри умнее меня, что ли? Непорядок…

— Ну так чё, хорунжий, уплатишь за досю на свою ненаглядную?

— Уплачу, — не колеблясь, согласился я, пряча папку с документами за пазуху. — Что почём, сколько с меня, поторгуемся или так уступите?

— Много не запросим, — переглянулись упыри, явно не веря, что всё так легко пошло, и дружно выпалили: — Хотим с вашим полком в поход идти!

— ?!

— Поясняю, — предупредительно вскинул указательный палец с грязнющим когтем торопыга Шлёма. — Монька ни разу в Европе не был, до икоты хочет Польшу посмотреть. А я чё? Мне, чё ли, жалко? Мне б тока поближе к лазарету да похоронной команде притереться и типа…

Я на секунду прикрыл ему рот, сунув меж зубов вурдалака клюв шашки. Моня не возражал, он всегда был умнее. Но и я многого поднабрался с тех пор, как мне плюнули в глаз. Поэтому терпеливо улыбнулся, сделал добрые глаза и осторожно спросил:

— И чем, по-вашему, я могу в этом помочь?

— Аудиенцией.

Ёксель-бант… Мне даже не надо было уточнять, где и к кому. Голову на мгновение заволок розовый туман, я сжал кулаки и… опомнился. Что-то нервы сдают в последнее время, лечиться надо, сам понимаю, да времени вечно нет. Стресс — болезнь века, так Катенька говорила. Надо прислушиваться…

— Так о чём речь, парни? Вам нужна аудиенция у генерала казачьих войск Российской империи, его сиятельства Иловайского-двенадцатого Василия Дмитревича? Легко!

— Вот видишь! Я тебе говорил! Он поможет! — наперебой затараторили упыри. — Илюха, ты ваше человек, а?!! Ты нас тока дяде своему представь, а мы там… по-своему… договоримся, короче… Чё такого-то? Подумаешь, двух волонтёров до Польши взять… Чё там не договориться-то?!

Руки я им жать не стал, просто кивнул в знак подтверждения устного согласия на правах письменного и нотариально заверенного. Упыри это приняли, они знали, что слово я сдержу. Причём с превеликим удовольствием… Я с трудом удержался от растягивающей губы улыбки, мысленно представив, как именно мой дядя будет разговаривать с двумя упырями, возжелавшими присоединиться к казакам с чисто гастрономическими целями. Фантазия подсказывала самые разные вариации, но в том, что будет весело, сомнений не было ни на грош! Уж я-то его знаю…

— Чё, прям щас пойдём?

— Куда на ночь глядя?! Нет, мне нужно время, чтоб подготовить дядюшку. Всё ж не пипетка какая-нибудь, а настоящий генерал! Тут деликатнее надо, с подходцем, с расстановкой.

— Под рюмочку?

— Не без этого, — кивнул я, вставая и собираясь. — До похода три дня, зайдите вечером. Занесите прошение, в трёх экземплярах, подарочки там, сувениры, три рубля медью на мелкие курьерские расходы. Ну, сами понимаете, не маленькие…

Упыри кивали и запоминали. Просили повторить и снова пытались запомнить, так что на конюшню к Прохору я попал уже под утро. Старый казак не спал, дожидаясь моего благородия. В уголке, на остывших углях, стоял котелок с холодной кашей. Видимо, Прохор был не в настроении. Обычно каша всегда подогретая.

— Садись, хлопчик. Поговорим, помиркуем, о жизни потолкуем, о делах наших грешных, о потерях безутешных, о светлом Боге, о судьбе и пороге, о кресте на шее, о мечтах и лишениях…

— Нет добра и нет зла, есть ежедневные уроки того и другого.

— Сам придумал?

— Нет, нагло спёр из книжки, — честно признался я. — А тебя с чего вдруг на философию потянуло?

— Видать, полнолуние, — многозначительно ответил он, и я вздрогнул от резкой боли в пятке. Начинается ноченька, чтоб её…

— Ты меня на плечах удержишь?

Прохор изумлённо крякнул, когда я с чурбачка прыгнул ему на плечи, устоялся обеими ногами и уверенно ткнул шашкой в соломенную крышу сеновала. Предсмертный вой оборотня быстро перешёл в хрип, и голое тело бородатого мужика рухнуло наземь, пугая лошадей в стойлах. Ненавижу полнолуния, а вы? Не отвечайте, вопрос на публику, по большому счёту мне неинтересно.

— Это кто ж такой? — Уже ничему не удивляющийся, но по-прежнему любопытный, мой денщик осторожно перевернул труп лицом вверх.

— Обычный оборотень. Их по глухим перелескам Малороссии знаешь сколько? У-у, считать забодаешься…

— А чего он к нам припёрся?

— Видать, местный.

— Так что ж ты его раньше своим волшебным зрением не опознал?

— Прохор, ты чего ко мне-то прицепился, а? Я его, между прочим, обезвредил!

Старый казак смерил меня уничижительным взглядом и покачал головой.

— Ты бы, хлопчик, не бахвалился, а подумал сперва головой: зачем энтот зверь вообще до нашей хаты припёрся?

— Тоже мне тайна, — не думая, буркнул я. — Послали его тебя убить, чтоб ты с Хозяйкой Оборотного города никогда больше не встретился!

Прохор тупо уставился на меня, я, прикусив язык, на него. Пауза затянулась.

— А при чём тут твоя Катька-то?

— Не знаю.

— И кто оборотня послал?

— Не знаю.

— А зачем им меня жизни лишать?

— Не знаю.

— Да что ж ты вообще знаешь, бестолочь характерная?!

Мы дружно обиделись друг на дружку, уселись на брёвнышке спина к спине и замолчали. Ну, он-то, положим, зря на меня надулся, знает же, как ко мне в башку откровения приходят. А вот я, дурак, тем паче зря на доброго друга сердце ожесточил. Нешто не понимаю, в чём тут дело да где собака зарыта? Хм… если честно, то да, не понимаю. А должен! Ведь я характерник, а не он!