Агентурная сеть

А как расценивать проявленный им в лицее интерес к чтению политической литературы? Как желание разобраться в основах марксистско-ленинской теории? А что, если у этого факта было другое объяснение? Что, если уже тогда, в юношеском возрасте, «Рокки» действовал по указанию своего старшего брата, стремившегося с его помощью спровоцировать советских преподавателей на распространение политической литературы и таким образом создать повод для какой-нибудь антисоветской акции?

Не зря же Устименко отказалась выполнить просьбу своего любознательного ученика, ее так проинструктировали, и для этого были соответствующие основания!

Значит, в действительности «Рокки» был верным и убежденным сторонником правящего режима? Но как быть тогда с информацией «Артура», что с некоторых пор «Рокки» изменил свое отношение к этому самому режиму? Что, если после перехода на работу в контрразведку он разобрался в реальных обстоятельствах мятежа, в причинах, толкнувших военных на антиправительственное выступление, и убедился в бездоказательности измышлений о причастности СССР к этим событиям? Что, если к тому же он узнал, что эти измышления инспирированы спецслужбами Франции и США?

Если отталкиваться от этих предпосылок и к тому же предположить, что «Рокки» хотя бы частично разделял убеждения знакомых ему молодых офицеров, его поступок следовало расценивать, как стремление сорвать намерения наших недоброжелателей развязать очередную антисоветскую кампанию и провести какие-то акции против советского посольства.

Отталкиваться? Предполагать? Но в разведке любые толчки, как и не слишком обоснованные предположения могут привести к непоправимым ошибкам! Могло ведь оказаться, что главным побудительным мотивом было стремление «Рокки» с нашей помощью поправить свое материальное положение и выбраться из нужды, в которой он оказался после гибели брата.

А вдруг он совсем не имел в виду постоянно сотрудничать с нами, а оказал нам разовую услугу и тем самым рассчитался за то, что советский хирург сохранил ему здоровье?

Попытки найти ответ на одни вопросы порождали другие, и чем больше я размышлял, тем запутаннее казалась мне вся эта история. К тому же по мере анализа поступка «Рокки» и всей собранной на него информации я все больше склонялся к мнению, что все возможные мотивы — симпатии к нашей стране, стесненное материальное положение, признательность за сохраненное здоровье — каждый в отдельности и даже все вместе не являются достаточным основанием для того, чтобы предлагать ему стать нашим агентом. На мой взгляд, они могли послужить неплохой основой для дружеского общения с «Рокки», но не более.

Но какое дружеское общение может быть у советского дипломата, к тому же известного в определенных кругах, как сотрудник КГБ, с офицером местной контрразведки? И чем эта «дружба» для них может закончиться?

Уж если общаться и дружить, то так, чтобы об этом никто не знал. А это было возможно только в том случае, если их «дружбе» будет предшествовать твердая договоренность о том, что все контакты будут тщательно законспирированы. Чтобы убедить «Рокки» принять эти условия, нужно было, выражаясь шахматным языком, найти усиление игры за «белых», в роли которых выступила резидентура, и заманить черных в «матовую» сеть.

15

Решение этой проблемы было найдено совершенно неожиданно и, как это иногда со мной бывает — во сне!

Мне приснился довольно странный сон: как будто я в сопровождении какого-то африканского офицера — в какой он был форме, я так и не понял — посетил сиротский приют. Какие-то дети окружили меня и жалостливо упрашивали забрать их оттуда. И офицер тоже меня об этом просил.

Я никогда не видел «Рока» и его детей, но во сне почему-то был уверен, что это именно он и дети эти — его. Не помню, пообещал ли я выполнить эту просьбу, но проснулся с четким ощущением того, что именно так и обязан поступить.

Я открыл глаза и прислушался. Было еще совсем темно. В спальне стояла тишина: в «зимние» месяцы ночами было довольно прохладно, а потому я не включал кондиционер и хоть на время избавлялся от его скрежета.

Взял с тумбочки часы: на светящемся циферблате было начало пятого.

Разбудивший меня сон был не просто «в руку», это была подсказка со стороны каких-то неведомых мне сил, и ее следовало тщательно обдумать. Я сразу понял, что уснуть теперь уже не удастся, и стал размышлять над тем, что мне приснилось.

В переводе на профессиональный язык этот сон расшифровывался так: поводом для беседы с «Рокки» могло стать обсуждение возможности поддержания с ним периодических (для начала!) и, естественно, конспиративных отношений, но не с целью получения от него какой-то информации, а исключительно для того, чтобы оказывать осиротевшим детям «Рока» материальную помощь! А помощь эту мы решили оказывать потому, что «Рок», якобы, давно и притом очень активно сотрудничал с советской разведкой!

Конечно, это была неправда, или, выражаясь тем же самым профессиональным языком, — легенда. И в том, что это было так, «Рокки» еще придется убеждать, потому что он будет полным идиотом, если вот так сразу, без всяких доказательств, примет эту версию. А с идиотами нам было не по пути, потому что люди, способные на идиотские поступки и принимающие на веру все, что им говорят, тем более иностранные разведчики, не только безнадежно глупы, но и опасны. С таким же успехом они могут поверить, чему угодно, а это грозит неминуемым провалом!

Какие же аргументы мы могли привести, чтобы убедить «Рокки» в том, что его старший брат был нашим агентом?

Во-первых, мы могли использовать полученную от «Артура» информацию и продемонстрировать нашу хорошую осведомленность не только относительно биографии «Рока», но, что было гораздо важнее, относительно некоторых сторон его служебной деятельности.

Во-вторых, «Рок» неоднократно бывал в Москве, и нам ничего не стоило заявить, что еще много лет назад во время одной такой поездки он и был завербован. Естественно, «Рокки» усомнится в том, что нам удалось привлечь к сотрудничеству его брата, который никогда не симпатизировал нашей стране, а напротив, относился к ней весьма враждебно. Однако эти сомнения легко опровергались тем, что «Рок», якобы выполнял наши рекомендации, тщательно скрывал свое истинное отношение к СССР и афишировал свои профранцузские настроения, поскольку только таким образом мог заслужить доверие и сделать карьеру в спецслужбах.

В-третьих, мы могли представить дело таким образом, что «Рокки» не стал инвалидом исключительно благодаря нашей «дружбе» с его братом, поскольку именно мы позаботились, чтобы советский хирург сделал все возможное и вылечил его после тяжелого ранения.

И хотя «Рок» не имел к этому факту никакого отношения, можно было рассчитывать, что «Рокки» захочется отплатить нам добром за добро.

И, наконец, в-четвертых, у нас был самый железный аргумент, подтверждающий «сотрудничество» «Рока» с советской разведкой: мы могли доказать, что «Рок» получал от нас вознаграждение! Если «Рокки» не поверит тому, что мы помогли его брату провернуть аферу с «жигуленком», нам ничего не стоило по образцу его почерка и подписи изготовить «собственноручные» расписки в получении денег за оказываемые КГБ услуги. Такой аргумент просто невозможно было опровергнуть!

Мне снова вспомнился сон, и я придумал еще один довод, который, как мне казалось, должен был произвести на эмоционального и отзывчивого (если верить Устименко) «Рокки» сильное впечатление. Тем более что этот довод учитывал так чтимые им африканские традиции: можно было сказать, что мы неоднократно навещали «Рока» в госпитале, и он, чувствуя приближение смерти, просил позаботиться о его детях и в случае необходимости использовать посредничество младшего брата.

Конечно, все это была сплошная легенда, выдумка или, если хотите, самый настоящий обман!

Но, черт побери, кто мог упрекнуть нас в том, что мы хотим помочь несчастным детям? И в том, что мы стремимся сделать это небескорыстно, нас тоже трудно было упрекнуть. С какой стати мы должны тратить народные деньги на детей человека, который не только не сделал для этого народа ничего полезного, но, напротив, всячески вредил не самым худшим его представителям? Разве не справедливо будет получить за эту помощь какую-то компенсацию?!