Война за океан

Обстановка чистая и скромная, те же бревенчатые стены, что и в казарме. Белоснежная скатерть на столе. В углу письменный стол и над ним огромная карта Приамурья.

Бачманова извинилась, что хозяйка занята с ребенком, и предложила садиться, когда дверь отворилась и быстрой походкой вошла Невельская.

На ней светло-серое платье, отделанное гипюровыми прошвами. Платье модное, нарядное, но скромное. Римский-Корсаков мало понимал в дамских туалетах, но тут ему как-то сразу вспомнился Париж, видно, сшито там. Даже при тусклом свете свечей заметно изящество линий и тщательность отделки.

Голубые глаза Екатерины Ивановны смотрят живо, с настороженным интересом и чуть с гордостью. Лицо свежее, видимо вспыхнувшее. Но оттенок гордости и настороженности исчез при виде Воина Андреевича, словно она готова была к худшему и успокоилась. Кажется, с первого взгляда посланец адмирала произвел на нее хорошее впечатление.

Воин Андреевич почувствовал себя необычайно легким, сильным и молодым. Хотя он и в самом деле молод, но командование судном, постоянные придирки адмирала и его ошибки давили, иногда Воин Андреевич чувствовал себя, словно немало пожил.

Это чистое, оживленное лицо, просто убранные прекрасные волосы, благородная осанка, искренний интерес, светившийся в глазах, – все поразило его. Такая женщина, царственно прекрасная, среди бревен, лодок, гиляков, матросов, рядом со странным доктором! У нее был сильный, воодушевленный взор.

Орлов представил гостя.

– Неужели вы прибыли из Нагасаки на баркасе? – спросила Екатерина Ивановна.

– Нет, Екатерина Ивановна, я прибыл на паровой шхуне «Восток», которой имею честь быть командиром! – не улавливая смысла ее вопроса, ответил Воин Андреевич и поклонился с оттенком шутливости.

Интерес в ее взоре вспыхнул с новой силой. Ей пришлось чуть прищуриться, чтобы не выдать себя.

– Где же ваша шхуна?

– Моя шхуна стоит в устье реки Амур!

– Вы вошли южным фарватером?

– Да.

– Моему мужу упрямо не доверяли, что фарватер существует! – холодно сказала она, в то время как хотелось пожать руку этому молодцу, обнять его, поцеловать – такую горячую благодарность она почувствовала. «Как обрадуется Геннадий! Гора с плеч долой». – Ваше плаванье – разведка?

– Да.

– И вы произвели опись?

– Да, Екатерина Ивановна! Я привез копии карт для Геннадия Ивановича.

– Теперь за вами следом к нам войдет эскадра?

Римский-Корсаков почувствовал, что краснеет, чего давно с ним не бывало.

– Нет, адмирал еще задержится в Японии. Он требует заключения трактата о мореплавании и торговле, – с воодушевлением заговорил Воин Андреевич, искренне гордясь в этот миг, что он прибыл с эскадры, открывающей Японию, и как бы глядя на себя глазами своих собеседниц. – Я привез Геннадию Ивановичу письмо от адмирала. Вот оно! В пакете также бумага для пересылки генерал-губернатору. – Римский-Корсаков подал и поклонился.

– Садитесь, господа, – сказала Невельская. Она взяла пакет и передала Орлову.

– Вскройте его, доктор, и прочтите вслух!

Обычно добрая и сердечная, она, почувствовав неладное, невольно принимала повелительный тон.

– Прошу вас, читайте! – сказала Невельская, нервно сжимая руки.

Адмирал излагал кратко цели своей экспедиции и, обращаясь к Невельскому, просил ни в коем случае не распространять далее влияния экспедиции. Он просил сообщить все последние события, происшедшие в Европе.

Екатерине Ивановне вспомнилось, как, впервые узнав из письма Муравьева, что в Тихий океан идет «Паллада», муж прослезился и назвал это известие светлым праздником. Как он радовался! Но потом столько сомнений. Он догадывался, что Путятин идет в Японию. И вот его худшие предположения оправдались. Эскадра не к нам, это лишь Японская экспедиция! «Откроем Японию, захотим облагодетельствовать ее, а потом еще какие-нибудь страны дальше Японии! – говорил он. – А что же Сибирь? Кто подумает о ней?» Длинная, голодная весна прошла после этого без всяких известий.

– Но есть высочайшее повеление занять Сахалин под флагом Русско-американской компании, – сказала Невельская. Она приняла письмо из рук доктора и говорила, держа его.

Римскому-Корсакову хотелось объяснить, что он сам восхищен и готов согласиться с Невельским и даже гордится, что Геннадий Иванович так настойчиво добивается цели. Он готов был открыть свои взгляды, но чувствовал, что как-то нехорошо, впервые встретив людей, бранить своего командующего. Как жаль, что нет Геннадия! С ним можно было бы говорить откровенно!

Закричал ребенок. Екатерина Ивановна извинилась и вышла в спальню.

Елизавета Осиповна, желая несколько сгладить острые углы, весьма спокойно спросила, как понравилась Япония.

Вошла Дуняша, внесла посуду на подносе. Елизавета Осиповна расставила чашки, тем временем девушка принесла самовар.

Вышла Екатерина Ивановна.

– Геннадий Иванович отправился на Сахалин на трех кораблях, – сказала она, – на транспортах «Байкал» и «Иртыш» и на компанейском корабле «Николай». Всю зиму на Сахалине будут работать экспедиции и производить исследования. Богатства этого острова неисчислимы, и климат его мягок. Наша цель, к которой мы всегда стремились, – поиски на его берегах удобных, незамерзающих гаваней и установление дружбы с туземцами, в чем мы преуспели за два года. Но Геннадий Иванович находит, что восточный берег не столь удобен, как западный, с его незамерзающими гаванями, а особенно южная оконечность острова с заливом Анива. Он давно стремится туда, считает, что бесполезно занимать какие-либо другие пункты на острове, как того требует высочайший указ, если нами не будет занят главный пункт. Поэтому еще до получения высочайшего повеления он, не будучи уверен, что разрешение будет дано, но сознавая, сколь важно нам утвердиться на Сахалине, ранним летом нынешнего года твердо решил занять залив Анива на свой страх и риск. В июне, когда муж на «Байкале» уходил на осмотр гаваней Сахалина, он поклялся, что отступления быть не может. Он вторично обошел остров, вошел через пролив Лаперуза из Охотского моря в залив Анива, встретился там с жителями и выбрал место для нашего поста. Он готов представить правительству объяснение, что действует по той причине, что идут американцы и надо занять фронт. Планы его идут гораздо дальше этого объяснения, но оно наиболее понятно правительству. По возвращении он получил высочайший указ.

Римский-Корсаков был удивлен, слыша все это из уст юной женщины.

Она подошла к столу и достала из ящика пакет с надписью: «Командиру русского военного судна».

– И вот другое письмо – для адмирала.

Невельской писал, что оставляет незапечатанное письмо для Путятина с просьбой оставить шхуну на осень для промеров, что на случай войны надо изучить лиман, в экспедиции нет средств произвести все это, присланный пароходик оказался негоден, машина испорчена.

Римский-Корсаков стал объяснять Екатерине Ивановне и Орлову, что сделал все возможное, но адмирал отпустил его лишь на семь недель, так как грозят события, ожидается война и надо идти в Шанхай за последними известиями, чтобы эскадре не быть захваченной врасплох.

Воин Андреевич тут же передал копии карт южных фарватеров.

Екатерина Ивановна улыбнулась, лицо ее просияло.

– А теперь давайте пить чай, господа, – сказала она и стала наливать чашки. Казалось, она вполне удовлетворена тем, что описан фарватер, и успокоилась.

Римский-Корсаков спросил про известия об ожидаемой войне. Поговорили о турках, о святых местах, об англичанах. Новости примерно были одни и те же здесь и на эскадре.

– А как наш Николай Матвеевич? – спросила Невельская. – Где он?

– Он у меня на судне, вчера послан в Николаевский пост.

– Как жаль! И он не побывает у нас? Мы с мужем очень любим его.

Римский-Корсаков был уверен, что Геннадий, конечно, не послушает адмирала, и это уже не его, Римского-Корсакова, дело, если на то пошло. Откровенничать не хотелось, но сам Воин Андреевич всей душой был с Геннадием Ивановичем, хотя в то же время опасался, что Невельской по своей запальчивости и задиристости может хватить лишнего.