Наследник Фархада

И сохранять лицо было необходимо в течение всего времени учений. Ну, вымотался. Ну, стер себе все плечи лямками этой чертовой бандуры, из-за которой рюкзак приходится на грудь перевешивать (а кто его за тебя тащить должен?), и автомат вместе со всей остальной амуницией ни на кого другого не перегрузишь — так что с того? Все вымотались, у всех плечи стерты и ноги сбиты. Можно, конечно, изобразить из себя изнемогающего страдальца: волочить ноги, тащась в хвосте группы и сбавляя темп марша, а на коротких привалах — валиться наземь с видом узника концлагеря, вернувшегося из каменоломни. Такое актерское мастерство заметят и оценят — помогут тащить тебе твой груз и сочтут тебя жалкой, ничтожной личностью, а попросту говоря, чмом болотным. И будут помнить это еще о-о-очень долго. Так что лучше уж стиснуть зубы и терпеть. Что Рустам и делал. И даже не скидывал на привалах осточертевшее железо с натертых до ссадин плеч (хотя именно этого больше всего и хотелось), а сгружал рацию бережно, словно корзину с яйцами.

Короткая летняя ночь уступала место ранним предутренним сумеркам, подмигивая на прощанье последними гаснущими звездами. Рустам разворачивал рацию для очередного сеанса связи и вдруг ощутил, что он, кажется, даже начал находить вкус в этом деле. Любое дело становится приятным, когда хорошо получается. Или близится к завершению. А здесь было и то, и другое: наступало утро последнего дня учений, все задачи были выполнены и оставалось самое приятное — принять радиограмму с указанием места и времени эвакуации группы из «тыла противника».

Радиостанция развернута. Взгляд на индикатор питания — слабовато, но ничего, должно хватить. Время… Еще пяток минут обождать надо. Надев наушники, Рустам приготовил блокнот с карандашом и, прикрыв глаза, погрузился в тихо потрескивающий шорохами океан эфира. Перед работой радисту необходимо настроиться. Отключиться от внешних раздражителей, полностью сосредоточиться на восприятии попискивающих среди трескучих и шипящих помех точек-тире, складывающихся в цифры шифровки. Необходимо войти в особое состояние — сродни тому, в котором читатель как бы не замечает букв текста, а видит картины, которые рисует для него писатель. Или как переводчик — читая текст, он не переводит каждое слово а понимает слова и фразы. Так же и радист: в нужном, рабочем состоянии у него происходит своеобразное раздвоение сознания, когда мозг принимает услышанные сигналы и распознает их, а рука записывает принятые цифры как бы сама по себе. Важнее всего в этом деле непрерывность и естественность процесса — вроде того, как человек не задумывается над тем, как именно он дышит. Стоит спотыкнуться, пропустить одну цифру — и ровный процесс летит, как эшелон под откос, громоздя друг на друга наезжающие вагоны. Радист начинает нервничать, допускает одну ошибку за другой, и в результате приходится самому вылезать в эфир с просьбой повторить ту или иную группу цифр. А это, как вы уже поняли, чревато.

Рустам уже почти вошел в это нужное состояние, когда на шею ему вдруг сел комар. К подробному рассказу о рязанских комарах мы вернемся позже, ибо эти твари того стоят. А пока отметим тот факт, что после пары суток скитаний по рязанским лесам у человека вырабатывается устойчивый обостренный рефлекс на любое легкое прикосновение к собственной коже. И лупит он по этому месту с реакцией, резкостью и силой чемпиона Китая по пинг-понгу.

Хрясь! Подлый комар, однако, умудрился увернуться, чтобы вскоре вновь приземлиться на то же самое место. Хрясь!! Опять улизнул, падла… И через несколько секунд сел опять. ХРРРЯСЬ!!! Тьфу, з-зараза… Чертыхнувшись, Рустам покрутил избитой шеей и натянул на голову капюшон маскхалата. И — услышал за спиной довольное ржание. Яростно обернулся и увидел веселящегося Леху Архипова с тонким прутиком в руках. Рустам рассвирепел.

— Лабус, урод! Делать нечего, что ли?!

— Ты так классно медитировал! — Леха сморщил физиономию, изображая сосредоточенность, — Прям — факир!

— Отвали на фиг, придурок! Мешаешь же!

— Ой-ой-ой, какие мы сердитые…

— Лабус, кончай в натуре! — вступился за Рустама добряк Пашка Раковский, — Что ли, руки занять больше нечем? Он и так эту бандуру таскал все учения, так еще и ты прикалываться будешь. Нет, чтобы помочь человеку…

— А я — чего? — фыркнул Леха, — Что, пошутить уже нельзя? А эту бандуру я и потаскать могу, мне не в западло. Не обижайся, Рустик — обратно я ее поволоку!

— Вот и давай, раз не в западло…

Когда Леха сообразил, что хитрый Клешневич его банально «припахал», давать задний ход было уже поздно. Оставалось лишь возмущаться про себя в том смысле, что здорово удобно быть великодушным за чужой счет.

Рустам же через пять минут закончил записывать принятую радиограмму и передал Сэму блокнот с неровными колонками пятизначных цифровых групп.

— Держи, Сёма — переводи. Вроде бы все правильно принял, — и сладко потянулся с чувством выполненного долга, — Пойти, что ли, венок возложить…

— Ты обожди, не уходи далеко, — пробормотал Сэм, сосредоточенно водя пальцем по кодировочной таблице, — Вдруг чего не так принял, опять на связь выходить придется…

— А вот это уж — хренушки! — сверкнул счастливой улыбкой Рустам, — Батарея села! Можете пока зэушку покрутить, если надо… — и, отмахиваясь веткой от комаров, скрылся в густом ельнике, сорвав по дороге могучий лопух.

Вернувшись, Рустам обнаружил, что в стане однополчан произошло некоторое смятение. Возмущение на лицах бравых диверсантов соседствовало с изрядной растерянностью.

— Чего случилось, люди? — встревожился Рустам, — Эргэ не читается?

— Все читается, — угрюмо буркнул Сэм, — На, читай, чего ты принял! Вредитель…

Расшифрованный текст радиограммы извещал группу о том, что эвакуация группы автомобильным, воздушным, морским и вообще всяким другим транспортом отменяется. Группе надлежит прибыть в пункт постоянной дислокации своим ходом — сегодня, не позднее 14.00.

— Рустик, — вкрадчиво поинтересовался Лабус, — Что у тебя на родине делали с гонцами, которые хреновые вести приносили?

— Да иди ты… А почему не позднее четырнадцати прибыть надо, интересно? Может, случилось чего?

— Если бы чего случилось — так тогда бы транспорт точно нашли, — проворчал Клешневич, вытягиваясь на траве, — Я так думаю, в наряд нас уже запланировали, вот что. К двум приходим, развод — в шесть. Как раз: положено четыре часа на подготовку — нате, получите…

— Не, ну это ваще уже! — возмутился Климешов, размазывая комара по круглой щеке, — Не положено в караул ставить, если в ночь перед этим пахал!

— А нас в караул и не поставят, — успокоил его Клешневич, — На кухню засунут, или еще куда — наряд большой, места всем хватит.

— Каз-злы… — выразил общее мнение Лабус.

— Ладно, мужики, — плюнул Сэм, — давайте собираться…

— Сёма, да ты чо?! — наперебой принялись возмущаться все, — Только пришли — не отдохнули, не пожрали! Нашел биороботов, блин….

— Хорош бухтеть, — хладнокровно подавил бунт на борту Сэм, — Здесь, что ли, на привал собрались устраиваться? Болото в двух шагах — еще не поняли? Выберем место получше, там и отдохнем. А здесь комары через полчаса до самых костей обглодают…

С кряхтеньем и негромкими проклятьями поднялись, собрались. И потащились растянутой цепочкой туда, где светлела между сосен опушка леса.

Прикусив губу и беззвучно поскуливая, Рустам переставлял стертые в кровь ноги и ощутимо комплексовал. Нет, вот посмотришь в кино на разведчиков, возвращающихся из тыла противника: люди как люди. А мы — как эти самые… на блюде. Маскхалаты у киношных разведчиков чистые, морды — все подряд героические и исполненные готовности хоть сейчас выйти на новое задание и даже — ПОБРИТЫЕ! И все разведчики — в сапогах! Черт его знает, в чем тут дело: то ли те — люди из другого материала, то ли нам — до настоящих разведчиков, как до Пекина раком: вся группа уже переобулась в кеды, да и в них-то чапают какой-то походкой беременных пеликанов. Сапоги, раскисшие в болотах и задубевшие у костров, кое-как привязаны к рюкзакам (а еще сколько придется попариться, пока эти сапоги в божеский вид приведешь!).