Наследник Фархада

— И тебе спасибо, сыночка, — погладила его по смуглой щеке Дарья Никитишна, — Будешь в нашей деревне — заходи, мы — Кузьмины, нас всякий знает.

— Садись ты первый, — подвела кобылку Маша, — Я сзади сяду.

Рустам отыскал в кармане половинку армейского сухаря и угостил кобылку, с удовольствием ощутив прикосновение бархатных губ к ладони. Катерина деликатно схрупала угощение и фукнула теплым воздухом из ноздрей прямо Рустаму в ухо. Рустам засмеялся, потрепал добрую кобылку по шее и легко вскочил ей на спину, покрытую одной попонкой — наверное, старая кобылья спина уже не выносила жесткого седла. Маша накинула на костлявый кобылий круп свою телогрейку и с легкой грацией дочери индейского вождя разместилась позади него.

— Ну все, мам, пока!

— До свиданья, Дарья Никитишна! Спасибо большое!

— С богом, детки! Машунь! Поросятам там кинуть не забудь!

— Ладно! — отозвалась Маша и с легким вздохом обхватила Рустама за пояс, положив голову ему на плечо.

До этого мгновения Рустам считал, что весь запас восторгов, отпущенных на его жизнь, истрачен за один этот день. Но когда он вдруг вдохнул солнечный запах Машиных волос и ощутил нервной кожей спины прикосновение двух жарких тугих полушарий, сердце его бешено заколотилось где-то в глотке, а перед глазами вспыхнули огненные пятна. Что в такой ситуации обязан был сделать любой нормальный парень? Разумеется, первым делом — ухватить всадницу за крепкие бедра! А там — как повезет…

Рустам же, как ни досадно будет осознавать это читателю, все-таки был сыном Востока, строго воспитанном в лучших его традициях. Бабушка Хадиджа — светлая ей память — накрепко вдолбила в голову внука правила общения с девушками. Вот одно из них: при разговоре с девушкой парень ни в коем случае не должен смотреть ей в глаза — это нескромно! Глядеть только себе под ноги, благовоспитанно скрестив руки на животе! Такое не забывается.

И все же разрывающий грудь Рустама восторг требовал выхода. И Рустам, вскинув руки, счастливо запел, с упоением закатив глаза:

Чип-чип,

жужаларим

Чип-чип,

жужаларим

Ола-була жужаларим

Келинг Сизга сув берайин

Нон берайин, дон берайин

Ой, меним

Жужаларим!

Ой, меним

Жужаларим!

Он пел вольно, восторженно, вволю давая излиться переполнявшему его счастью, Смуглые руки его то взмывали ввысь, то превращались в легкие волны, над которыми плавала туда-сюда его кудрявая голова на гибкой шее. Что это было — концерт, серенада? Да какая разница — радостное влюбленное сердце это пело, вот и все.

— Ух, ты-ы!! — восторженно ахнула Маша, когда он закончил, — Ну ничего ж себе, у тебя голосище! Бюль-бюль Оглы!

— Тебе понравилось?! — вытер счастливый пот Рустам.

— Еще бы! Ты что — учился где?

— Ну… В школьном хоре был солистом когда-то…

— Ух, здорово! Девки наши не слышат — поумирали бы все! А что за песню ты пел?

— Да это детская песня! — засмеялся Рустам, — Цып-цып-цып, мои цыплятки… — неужели никогда не слышала?

— Не, никогда! Это японская, наверное?

— Да какая японская?! Узбекская, композитор — Гуссейнли, слова Мутталибова… У нас ее все детские хоры пели. Вообще-то, соло в ней должна девочка петь, в нашем хоре ее обычно Динка Лурье исполняла. Но если ее не было — то мне поручали.

— А что за Динка? — в голосе Маши вдруг проскользнули холодные льдинки, — Красивая?

— Динка-то? — вздохнул Рустам, — Она на тебя похожа была… Тоже рыженькая и с конопушками. Только глаза не синие, как у тебя, а зеленые.

— А почему «была»? — насторожилась Маша, — Покрасилась?

— Нет, не красилась… Она с родителями в Израиль уехала в седьмом классе. И там погибла через месяц — террористы школьный автобус подорвали… Наши девчонки все ревели так…

— Ой, извини — я не знала…

— Да ну, что ты…

За поворотом показался знакомый стог. Бравые диверсанты дрыхли, как трофейные лошади, лишь запихав оружие и снаряжение поглубже в сено и отважно наплевав на охранение.

— Давай тут попрощаемся, — шепнула Маша на ухо Рустаму.

— Давай… — Рустам соскочил с кобылки и решительно взял в руки Машины горячие ладошки, — Маша… Можно, я приду к тебе?

— Когда ты придешь-то… — с грустью посмотрела она на него.

— Ну, я точно не знаю еще — сегодня нас в наряд засунут, скорее всего… Но на той неделе — точно вырвусь!

— Да ваши лагеря же пятнадцать километров отсюда. И автобусы не ходят…

— Да ерунда какая! Я — бегом! Можно, Маша?

— Ну, приходи… Не боишься, что парни наши тебе по шеям накидают?

— Да плевал я на них! — сейчас Рустам готов был сразиться хоть с батальоном бенгальских тигров.

— Ух, ты… смелый какой! — засмеялась Маша, — Ну, смотри!

— Ну… досвиданья?

— Пока… — и, наклонившись, Маша легко коснулась губами его смуглой щеки, взлохматила ладошкой волосы, — Муслим Магомаев!

Путь до учебного центра Сельцы показался Рустаму совсем коротким — собственно говоря, он его даже толком и не заметил. Шел себе, счастливо улыбался и не понимал, чего это однополчане сдыхают на ходу. Вот уже и границы центра: стрельбище, аэродром, диверсионный городок… Теперь — в лес по тропинке и через сотни три метров — приветствую тебя, девятый эскадрон!

Однако у лесной тропинки их поджидал сержант Ауриньш.

— Марик, здорово! — шумно обрадовались ему все, — Чего сидишь, скучаешь? А ну, давай — встречай, Прасковья героя-мужа своего!

— Привет чемпионам! — оторвался Маргус от выстругивания нунчаки из дубового сука, — Вы первые пришли, молодцы. А меня вот всех встречать тут поставили.

— А хлеб-соль где? А ордена героям? А наркомовские сто грамм?

— С этим делом в стране напряженка, понимать должны. Короче, мужики — сюда пока нельзя.

— Чего такое? — встревожились все, — Карантин, что ли? Обхезались все, пока нас не было?

— Да нет, все нормально. Просто комиссия из ЦК КПСС приехала. Мы двое суток тут бордюрную войну вели — красили, белили, подметали… Траки даже шишки вокруг сосен собирали. Ну вот, а сегодня с утра всех, кого можно из лагеря вытурили, чтоб было как в образцовой тумбочке: чисто и пусто. А меня сюда поставили, в оцепление — если кто пойдет, то заворачивать всех от центральной аллеи.

— Х-хе! Да мы вообще можем не возвращаться! Забуримся тут в лесу, да покемарим до вечера!

— Нет, мужики — возвращаться надо, ротный ждет.

— Небось, в наряд ставить некого?

— Точно. А вы откуда знаете?

— А чего там знать-то…. Ладно, почапаем потихоньку, огородами.

— Мужики, вы — леском, вдоль ВДК шагайте, а потом уже к роте выходите…

— Ага… Ну бывай, Марик. Заходи вечерком…

И группа направилась по указанному маршруту, привычно маскируясь в тени раскидистых сосен и зорко осматривая прилегающую местность.

— Сэм, атас! — вскинул вдруг руку дозорный Цунь, — Вон они!

По центральной аллее, вылизанной до первозданного блеска, вальяжно шествовала группа дядек в сопровождении начальника училища. Были в группе и незнакомые военные чины — столько лампасов и маршальских погон парням встречать еще не доводилось.

— Залегли! — скомандовал Сэм, приникнув к биноклю, — Ну ни хрена себе… Живое политбюро канает… Как в телевизоре, все равно…

— Сема, девай поближе подберемся! — толкнул его в бок Рустам, — Посмотрим!

— Дурной, что ли, Рустик? Засекут еще.

— Да ни фига! Вон — вдоль ВДК[14] проскочим и — к корпусу ТВДТ.[15] А там в кустах засядем и фиг кто нас увидит. Ну, Сэм! Когда еще живого Брежнева доведется увидеть!

— Да нету там Брежнева. Романов вроде вон топает… Демичев… У! Маргелов!!