Последний путь Владимира Мономаха

– Благословен Господь!

Девушки смотрели на монахов со страхом и почтением.

– Куда направляете стопы, святые отцы? – спросил Злат.

– В град Иерусалим, – ответил высокий инок. Злат удивился:

– Откуда же вы шествуете?

– Из Воиня, на реке Суле.

– Давно ли вы идете в святой град?

– Второе лето, – отвечали хором странники. – Второе лето.

Злат почесал в затылке.

– По этой дороге вы никогда не дойдете до Иерусалима.

– Почему так? – недоумевал высокий.

– Вы идете на полночь, а Иерусалим лежит на полдень. Поверните вспять и тогда достигнете своей цели. Или попросите купцов, чтобы вас в ладье до моря доставили. В Корсуни вы сядете на морской корабль и поплывете в Царьград. Но Иерусалим стоит еще дальше, за великим морем.

Так говорил гусляру Даниил, любимый отрок князя Ярополка.

Очевидно, такой путь в настоящее время монахов не устраивал. Те, двое, что были пониже, помалкивали, но высокий ответил:

– Мы в Переяславль пришли, чтобы благословение взять у епископа и путевую грамоту к патриарху.

– Тогда ваш путь правильный. А что за Сулой слышно?

– За Сулой торки шумят, хотят реку перейти.

– Какие торки?

– Что на княжеской службе.

Злат встрепенулся и вскочил на ноги.

– Сидит в Воине бездельный воевода и только пироги ест, а вести о том, что там творится, не подает. Важную новость вы принесли, отцы.

– Всюду ходим, и если увидим что, примечаем, – ответил один из монахов, опираясь на посох.

– Пойдемте к посаднику. Расскажете ему обо всем. Монахи изобразили на лицах неудовольствие.

– Нам к епископу, дорога, а не к посаднику.

– Сначала к посаднику. Большие дела творятся на Суле. Как зовут тебя, отец?

– Лаврентий.

– Пойдем, отец.

Злат ушел, и за ним поплелись монахи. Когда все они скрылись за деревьями, Любава закрыла лицо рукавом белой рубашки и расплакалась.

– Что с тобой? – удивилась верная подруга.

– Царицу на корабль заманил… Но Настася всплеснула руками:

– Не плачь, глупая. Ничего этого не было. Разве ты не знаешь, что люди, играющие на гуслях, первые лгуны на свете?

XXIX

Последний дуб у дороги, сто лет тому назад, еще при великом князе Владимире Святославиче, искалеченный страшной бурей и обожженный молниями Перуна, но все еще полный величия в своем зимнем уборе, медленно уплыл во мглу. Время приближалось к вечеру. Мономах подумал, что еще немного часов – и он будет в теплой горнице, увидит сына и молодую сноху, попробует горячей пищи. Но на ум по-прежнему приходили печальные мысли, и прошлое никак не хотело оставить его душу в покое.

В Киеве в то время правил великий князь Святополк. Его не любили в народе. Всем было известно, что великий князь не только покровительствовал киевским ростовщикам, но и сам отдавал деньги в рост через посредство своих приближенных и за мзду оказывал злодеям всякие милости. Своей жадностью и сребролюбием он отталкивал даже близких.

Незадолго до смерти великого князя, когда в Галицком княжестве происходили военные действия (Святополк в те дни пошел с Володарем и Васильком на Давида Игоревича, чтобы покарать его за ослепление теребовльского князя), на киевском торжище не стало соли. Ее привозили раньше на волах из Галича и Перемышля, но теперь воюющие убивали мирных животных стрелами, и купцы не решались на такое путешествие. Подвоз соли прекратился, и этим воспользовались торговцы, припрятавшие соляные запасы, и стали продавать свой товар втридорога. Даже великий князь не удержался оттого, чтобы не нажиться на торговле солью, и захватил ее склад в Печерском монастыре. Была тогда большая скудость на Руси, и бедные люди, не имевшие возможности платить огромные деньги за эту необходимую приправу, стали ходить в монастырь, к иноку Прохору, который раздавал им пепел, прибавляя в него немного соли, может быть, для того, чтобы его доброта походила на христианское чудо. Однако это вызвало неудовольствие торговцев, и сам великий князь разгневался, потому что хотели разжиться на народном бедствии.

Мономах хорошо знал этого старца. Вспоминая в санях прошлое, он подумал и о нем. Прохор был родом из Смоленска, его прозвали Лебедником. Инок не ел хлеба, не питался просфорами, как это делали многие монахи, а действительно отличался воздержанием среди других печерских иноков, не отказывавшихся обычно от обильных боярских приношений. Он питался только лебедою, собирая горький злак на полях. Монах растирал его на ручном жернове, потом пек некое подобие хлебов, и таким образом жито росло для него как бы на непаханой ниве. Прохор даже делал для себя запасы лебеды на зиму и жил так, не приобретая ни весей, ни имения, подобно тем птицам небесным, о которых в Евангелии сказано, что они не сеют, не жнут и не собирают в житницы. Подражая им, он каждый день отправлялся туда, где в изобилии росла лебеда, и приносил ее, как на крыльях, в келию. Когда в Киеве наступил голод, бедняки увидели монаха за таким занятием и тоже стали собирать лебеду, хотя испеченные из нее лепешки отличаются горьким вкусом.

Мономах вспомнил, как однажды беседовал с этим монахом. Игумен Иоанн смело обличал великого князя Святополка, и разгневанный правитель велел отвезти его в Туров и там заточить в погреб. Только благодаря вмешательству Владимира старца освободили и вернули в монастырь. В связи с этим Мономах посетил тогда обитель и встретился с Прохором. Когда он вошел в келию, перед ним сидел на скамье пожилой инок с веселыми глазами.

– Правда ли, что ты не ищешь никакого богатства? – спросил князь, так как слышал уже рассказы о его нестяжании и о том, что якобы пепел чудесным образом превращается в руках монаха в драгоценную соль.

Прохор, поблескивая беззаботно глазами, ответил:

– Для чего мне оно? Я даже лебеду собираю только на одну зиму. Вот прилетят в эту ночь ангелы и возьмут мою душу. К чему же мне тогда запасы? Кому достанется приготовленное мною?

Князь дивился подобному отношению к жизни, но подумал, что хорошо так поступать человеку, у которого за плечами нет никакой ответственности. У него единственная забота – спасти свою душу. К таким радость приходит после печали. Как сказано в Псалтири: «Вечером водворяется плач, а наутро радость». А сколько всяких обязанностей у человека, который живет в миру и устраивает государство…

Все проходит на земле. Не было больше ни игумена Иоанна, ни Прохора. Вскоре после них скончался и сам Святополк.

Мономах не забыл, как все это произошло. Однажды под утро в Переяславль, где он тогда княжил, прискакал переодетый в крестьянское платье сын боярина Путяты и со страхом в глазах, а не с печалью сообщил о горестном событии. Около Успенской церкви пономарь звонил в било, созывая христиан к ранней утрене, и поп Серапион шел в ризницу облачаться, когда мимо проскакал киевский отрок. Взмыленный конь его выглядел так, точно на нем возили бочку с водой в гору. Всадник тоже был не в лучшем состоянии. Священник узнал вестника в лицо и понял, что в Киеве не тихо.

Переяславский князь уже заседал с дружиной. В тот день решались важные судебные дела, и предстояло договориться с боярами об очередном большом лове. Во время совета в палату вошел на носках желтых сапог сокольничий Иван и шепнул князю на ухо, что к нему прискакал из стольного города отрок с важным известием, стоит в сенях. Мономах, сказав боярам, чтобы обсуждали дело о краже княжеского перевеса без него, покинул палату. В жарко натопленных сенях он увидел сына Путяты. У отрока был взволнованный вид, он вытирал шапкой потное лицо.

– Что с тобою, отрок? – спросил удивленный Владимир, разглядывая странное одеяние юноши.

– Горе, князь… Великий князь преставился, и народ возмутился, – со слезами в голосе отвечал сын Путяты.

– Помер Святополк Святославич? Мономах стал креститься.

– Помер!

– Как же это случилось? – воздел горестно руки князь.

– Когда приспел праздник Пасхи, великий князь казался совсем здоровым, но вскоре разболелся. Вчера он преставился в Вышгороде, апреля шестнадцатого дня, пятидесяти четырех лет от роду. Тогда его тело положили на сани и привезли в Киев, и отец мой послал меня к тебе. Люди вышли на улицы, и совершилось великое смертоубийство на торгу.