Флэшбэк

Ник, как и его старик, обожал бокс и часто смотрел «Пятничные бои», в которых молодой Кассиус Клей дрался, скажем, с Роки Марциано или Джеком Джонсоном…

— Боттом-сан, вы видите? — прошептал голос Сато в ухо Нику. — К вам справа приближается человек.

Ник развернулся.

Незнакомец, направлявшийся к нему из палаточно-хибарочного городка, был высоким, тощим, седоволосым, темнокожим и старым. Одет он был в мешковатые шорты цвета хаки, сандалии и безупречную белую рубашку. Шел старик медленно, но чуть ли не царственной походкой. Остановившись футах в семи от Ника, он раскрыл ладони — мол, руки мои пусты.

— Добро пожаловать, сэр, в наш скромный мир «Курс-филда», sans [79]бейсбол, sansболельщики, sansхот-доги и попкорн, sansпиво «Курс», sansчто угодно, кроме осужденных преступников, включая и меня, сэр.

Старик слегка, но не без изящества наклонил голову. Голос его был сочным, басовитым, низким, чарующим — как у некоторых актеров, игравших в шекспировских трагедиях, и у старых спортивных комментаторов.

Ник слабо кивнул, но оглянулся, обшаривая взглядом пространство и задаваясь вопросом, не обман ли это, не хотят ли его зачем-то заманить в ловушку. Двигайся, подсказывал ему мозг. Двигайся, идиот.

— Меня зовут Душевный Папочка, — сказал старик. — А позвольте узнать ваше имя, сэр?

«Двигайся, двигайся»: ничего хорошего не будет, если назвать свое имя выжившему из ума старому преступнику.

— Ник Боттом, — услышал он, словно издалека, собственный голос.

В тот момент, когда отвлекаться было нельзя, его отвлекла какая-то мысль, мелькнувшая в утреннем разговоре с К. Т. Линкольн. Ему показалось, что все это: лачуги, преступники, солнечный свет, старый разоренный стадион, даже сумасшедший старик с удивительным голосом — часть какой-то флэшбэкной реальности, а Ник наблюдает за ней сверху.

«Будешь парить в облаках — тебя быстренько прикончат, кретин».

Душевный Папочка хохотнул тем же самым сочным, низким голосом.

— Что ж, мистер Ник Боттом, вы сегодня оставили ваши ослиные уши дома?

Ник кинул взгляд на старика и чуть подвинулся вправо. Он хотел, чтобы между ними сохранилось прежнее расстояние, чтобы Папочка оказался между Ником и возможным стрелком на трибуне, прямо впереди или чуть правее, и чтобы сам Ник не загораживал старика от выстрела Сато.

Не дождавшись ответа, Душевный Папочка сказал:

— Помните «Сон в летнюю ночь» — слова, которые говорит пробуждающийся Ник Моток? «Я скажу Питеру Клину написать балладу об этом сне. Она будет называться «Сон Мотка», потому что его не размотать. И я хочу ее спеть в самом конце представления перед герцогом; и, может быть, чтобы вышло чувствительнее, лучше спеть этот стишок, когда она будет помирать». [80]Я всегда думал, что он имеет в виду Джульетту из «Ромео и Джульетты». Понимаете, мистер Боттом, Шекспир писал две эти пьесы примерно одновременно… возможно, даже параллельно, хотя это было бы очень необычно для Барда… и я думаю, что в этих словах Мотка он позволил одной реальности проникнуть в другую, как флэшнаркоманы позволяют одной из своих реальностей проникать в другую. До тех пор, пока не перестают чувствовать разницу.

Ник в ответ мог только моргнуть. Странно, что израильский поэт Дэнни Оз тоже поднял вопрос о том, кто такая «она» в словах «спеть этот стишок, когда она будет помирать».

Понимая, что он впустую тратит время и подставляется, Ник сказал:

— Похоже, вы неплохо разбираетесь в Шекспире, мистер Душевный Папочка.

Старик закинул назад голову и рассмеялся сочным, довольным смехом. Зубы у него были большими и белыми; несмотря на возраст Папочки, отсутствовал только один. Что-то в этом смехе навело Ника на мысль, что старик — ямаец, хотя тот говорил без всякого акцента. Ник не знал, что вызвало у старика смех — то ли то, что его назвали Душевным Папочкой, то ли комплимент по поводу Шекспира.

— Я сорок с лишним лет провел в маленькой лачуге на территории депо в Буффало, штат Нью-Йорк. И жил я там вместе с профессором философии, человеком великой учености и любителем денатурата, мистер Боттом, — сказал Папочка. — Некоторые вещи заразны.

Ник понимал, что глупо задавать вопросы и пытаться узнать что-то у старика, — но иногда не мешает побыть глупым.

— За что вас посадили, Душевный Папочка? — спросил он негромко.

И снова в ответ раздался зычный смех.

— Я сижу здесь за то, что жил зимой под виадуком и портил вид на Платт-ривер людям, которые платили сумасшедшие деньги за возможность жить в высокой стеклянной башне у прибрежного парка, — ответил Папочка. — А позвольте и мне задать вам вопрос: зачем вы здесь, мистер Боттом? Или, вернее, кого вы здесь ищете?

— Делроя… Брауна.

Душевный Папочка снова расплылся в широкой улыбке, показав крепкие зубы.

— Как благородно с вашей стороны пропустить слово, начинающееся с буквы «н», мистер Боттом. И я поддерживаю ваш выбор. Из всего, что я видел и выстрадал за свои восемьдесят девять лет, самая великая глупость, совершенная моим народом добровольно, — это возвращение к слову с буквы «н», которое напоминает о веках рабства и никогда не было по-настоящему забыто.

Душевный Папочка повернулся и ткнул в сторону лачуги на полпути к первому ярусу за основной базой. Все сиденья на ярусе, конечно, были давным-давно выдраны.

— Мистер Делрой Ниггер Браун обитает там, сэр, и ждет вас.

— Спасибо, — сказал Ник, чувствуя себя глуповато, и двинулся вперед.

Встав так, чтобы его жеста не видели люди у него за спиной, Душевный Папочка поднял руку с выставленным пальцем.

— Они хотят вас убить, — очень тихо проговорил старик.

Ник замер.

— Не мистер Браун, которого вы ищете, а некто Плохой Ниггер Аякс. Знаете такого?

— Знаю, — так же тихо ответил Ник.

В свое время он арестовывал Аякса, и согласно его показаниям суд приговорил Аякса к десяти с лишним годам за неоднократные изнасилования шестилетней девочки в извращенной форме. Девочка умерла от внутреннего кровоизлияния.

— Все будет вот как, — сказал Душевный Папочка все тем же быстрым, тихим, сочным шепотом. — Мистер Браун пригласит вас в свою палатку. Вы благоразумно откажетесь. Тогда мистер Браун предложит: «Пойдемте туда, чтобы поговорить спокойно». Вы подниметесь на десять ступенек, мистер Аякс выскочит из-за другой палатки и выстрелит вам в лицо. Его друзья — вернее, напуганные шестерки, потому что у мистера Аякса здесь нет друзей, — встанут спиной к вашему снайперу и не дадут ему прицелиться. Мистер Аякс скроется в толпе, уходя в сторону левого поля. Пистолета не обнаружат.

Ник посмотрел на старика. Восемьдесят девять лет. Душевный Папочка — как бы ни звучало его настоящее имя — родился в начале Второй мировой.

Прежде чем Ник успел заговорить, хотя бы пробормотать дурацкое «спасибо» (хотя понятия не имел, говорит старик правду или готовит ему ловушку, чтобы убить другим способом), Папочка сложил ладони, поклонился, развернулся и пошел в направлении того, что когда-то было линией третьей базы.

Ник отошел на два шага назад, оглядывая лабиринт палаток и лачуг, целиком заполнявших весь первый ярус за главной базой.

— Вы слышали? — прошептал он.

— Мы слышали, — раздался голос Сато у него в ухе. — Я сейчас смотрю на фото этого Аякса.

Ник облизнул сухие, потрескавшиеся губы.

— Что мне делать? Есть предложения?

— Мистер Кампос предлагает вам вернуться через проход в центральном поле, Боттом-сан. Он советует бежать трусцой и петлять. У Аякса, вероятно, мелкокалиберный пистолет.

Пот струился в глаза Нику, но он подавил в себе желание поднести руку ко лбу.

— Я хочу найти Делроя. Вы успеете убрать Аякса, когда он появится… если появится?

— Там будет густая тень. — Голос Сато звучал ровно. — Он появится всего на секунду. И я должен кое в чем признаться, Боттом-сан.