Черные люди

И, бросив письмо на стол, Алексей покосился на дверь в Переднюю — там было все тихо. Посмотрел на медное кольцо, где вертелся зеленый попугай, — пусто было кольцо: задушил попугая царский кот Тимошка. Кота удавили по царскому указу, а все равно попугая-птицы нету, утехи нету…

В туманной досадке своей стал перебирать царь бумаги на столе — так одна, ей-богу, хуже другой.

Попалась челобитная от пленных русских — просят выкупить их из рабства… А на обороте свитка рукою дьяка писана справка:

«А у Бухарского царя в рабах русских пленных с сто пятьдесят мужского да женского полу. А у всех бухарских чинов по городам и улусам и деревням врозни и сметить пленных невозможно.

А у хивинцев у хана при дворе пятьдесят русских рабов, а сказывал пленный Пазухин Борис — полками их гоняют— человек по двести и больше…»

Все тяжелее державное бремя… Что делать с пленными? Выкупать? Серебра-то нет! Да и дорога туда закрыта Хвалынским морем, на нем — Разин Степан.

И опять свиток развивает царь — расспросные речи:

«Да слышал еще пленный тот разинец, Степан, сын боярский, Ценин, что ране служил рейтарскую службу, от иноземца в Дербенте, что вор Разин с казаками ныне в Гиляни, в стругах, у берега стоят. И били-де они шаху челом, обещалися ему служить и что-де шах их принял и учинил им вопчий корм по двести рублев на день, и они-де, казаки, просят у шаха места — поставить бы им городок. А всего их у Степана человек более 2000».

Кладет царь помету: отписать наспех шаху, что-де казаки Разина воры, веры им он бы не давал.

Написал, поник царь головой. Сердце щемит, в груди тяжко. К снегу, что ли? Каждый день столько вопросов, а как на них ответить? Сейчас сойдутся бояре на думу — нужно сказать им о Польше… И о пленных, и о Разине. И о Дорошенке. «Царь указал, а бояре приговорили» — эдак выносится решенье. А чего укажешь? Советников-то все меньше…

В Передней шум, голоса. Дверь открылась, на пороге Матвеев, серьезный, бледный. Царь поднялся в кресле.

— Беда, государь, — сказал Матвеев. — Боярин твой ближний Милославский Илья Данилыч преставился.

Царь изнеможенно опустился в кресло, руки, ноги как тряпичные.

— Когда? — спросил он, снова подымаясь и широко крестясь.

— Только что!

Только когда перекрестился, сам заметил — по-старинному он, царь, крестится, в два перста, не по-никониански— забыл. Тесть ведь помер.

И толсто гудит колокол на Чудовом монастыре, — уходят старые верные слуги, остается царь один. Как это Марья-царица читала тогда ночью Никоново проклятье:

«Да облечется он проклятьем, как ризою, и да войдет оно как вода во внутренности его и как елей в кости его…»

В окне падает снег.

Глава восьмая. Разин на Волге

В Коломенском тоже снег, все чисто, сахарно, тишина, во дворце новом работают мастера.

Режут хитро сквозные гребни на верховые князья-бревна на крышах, со львами, медведями, конями, орлами, петухами, рыбами, травами, цветками, стругают и режут причелины, подвески, подзорники — узорные прорезные доски со зверями, солнцами, фараонами, ровно полотенца шитыя, режут наличники светличные с колонками, наличники краснооконные, волоковые с птицами райскими — с Сирином да с Гамаюном, со псами зубатыми, с виноградными гроздями среди лапчатых листьев, двери резные, с узорами ’на персидское да на китайское дело, с косяками узорочными, словно гладью вышитые… И все красят в алый, розовый, лазоревый, красный, желтый, изумрудный цвета, золотят густо. В новом дворце все покои да подклети заставлены и готовым делом и сухими досками душистыми — Яблоновыми, сосновыми, дубовыми, кипарисовыми. Без конца работы — тихой, доброй, немятежной…

Соколом налетел тогда атаман Разин со своими гулящими ватагами на Волге на караван Василья Шорина. Взяли все, что нужно, — суда, хлеб, порох, ружье, да людей прибыло. И долго добивался, искал Елисей Бардаков: где хозяин, где Шорин? Да нешто поплывет именитый московский гость с караваном? У него других дел много! Приказчиков шоринских утопили в Волге, стрелецких начальных людей перебили наскоро — атамановым людям надо было скорей плыть дальше, миновать Царицын…

Проскочили Царицын — стрелял из пушек воевода Унковский по стругам, да широка матушка-Волга, все помиму. И Астрахань обошли протокой, вышли разинские струги в Хвалынское шумное море, добежали вдоль морских берегов да по Яику[167] до Яицкого городку. Было дело вечером в субботу, над стенами, башнями, пушками городка плыл звон — благовестили ко всенощной. Подошли к воротам четверо— плотники, видать, топоры на спине за поясом; стучат в ворота.

— Что за люди? — кричат со стрельницы воротники.

— Плотники, бредем, милостивцы, с Астрахани. Работы ищем. Пустите, православные, помолиться!

Скрипнули ворота, приоткрыли, скользнули в щель плотники, пистоли выхватили, воротников побили, ворота распахнули — из кустов прибрежных неслась с криком ихняя ватага.

Сел Разин-атаман в Яицком городке, круг казачий собрал, да сидел недолго.

Уж в феврале, еще по снегам да по первым туманам, подступил сушей к Яику третий астраханский воевода, Безобразов Яков Иваныч. Отряд силен пеше, конно, оружно, да и с моря шли суда. Не пришлось перезимовать разиновским людям, выбил их воевода, ушли те на стругах в бурное подвесеннее море, пошли к персиянским берегам.

Застонали берега от Дербента до Баку; дым валит все дале да шире, горят города, деревни; казакуют лихо казаки себе на зипунишки; шаховы люди бегут с плачем, с воплями в горы; навстречу выбегают бедные русские пленные, что у персов в работе были, хватают оружье, что попадется в руки, — топор, пику, бердыш, саблю персидскую, кинжал индийский, бьют своих хозяев-супостатов.

До самого Решта довалила буйная вольная ватага, там персидское войско побила да и сама сильно потеряла людей. Лето доходит, отдохнуть земля нужна, нужен хлеб, а под ногами струги, да море зыбучее, да берега пустые — разбежались прочь все персы от силы казачьей.

Туго пришлось разинцам, в зажиме они: на севере — царские воеводы, на юге — сам шахиншах, сказать по-нашему — царь царей. К кому идти?

И шлет Степан-атаман в Исфаган, в столицу, послов, просит — отвел бы им шах земли, жить мирно, землю пахать… Да съехал в Исфаган с Москвы в ту же пору немец Томас Брейн с грамотой от царя, и писал царь шаху: не верил бы шах казакам — воровские-де они люди… А пока суд да дело, дошел Разин-атаман по морю от Гиляни до Мазандерана, разбил летний утешный дворец шахов в Фарабате, разнесли все в дым. Добычи богатой взял бессчетно. А за то атамановых трех послов казачьих затравил шах на охоте своей псами да гепардами…

Лето провоевали, осень подошла, зима идет — еще пуще нужна земля атамановым людям. И сел Разин со своими казаками в укрепленный лагерь в лесу, на узкой косе Миянкале, у самого Фарабата, стали рубить городок на зиму. Тут навалились на них шаховы ратные люди, выгнали их из леса на самый конец косы, ветры гуляют, струги в волнах бьются, кругом песок да болото, есть нечего. Зиму мучились казаки, съели все запасы, всех своих коней, болели, цинжали, гибли бессчетно, как мухи… А весна пришла— бросились в море снова искать земли, пошли к северу. А там еще туже.

В селе Дединове, в Коломенском уезде, под Москвой, по совету Ордын-Нащокина царь Алексей на реке Оке строил себе военный флот наспех, чтоб идти воевать на Волгу да на Хвалынское море против атамановых казаков. Голландские корабельники заложили и построили уже там большой корабль «Орел», настроили много мелких яхт. К зиме донесли уже дворянин Яков Полуектов да подьячий Степан Петров, что-де корабль «Орел» можно спускать — мачты-де все поставлены, «а к окнам да дверям пробоины куются наспех».

И «Орел», пушками своими грозный, на удивленье всем людям, поплыл по Оке-реке в Волгу, сплыл до Астрахани, готовый идти в Хвалынское море, ловить казачьего атамана Разина, а на «Орле» четырнадцать человек голландской команды с капитаном Бутлером…