Госпожа президент

Так думал Абдалла, закрыв глаза.

Тогда они не сомкнут ряды, не направят ярость на других, на тех, что вовне, что не похожи на нас и желают нам зла.

Тогда они ополчатся на верхи. Пойдут на своих. Обратят агрессию против тех, кто в ответе за всё — за систему, за то, чтобы вещи функционировали, чтобы машины ездили и чтобы по-прежнему были мечты, за которые можно цепляться в унылом существовании.

А наверху сейчас ужас. Главнокомандующий пропал, солдаты мечутся без цели, без руководства, в вакууме, какой возникает, когда командир не жив и не мертв.

Просто исчез.

Обескураживающий удар по голове. Затем убийственный удар по телу. Просто и эффективно.

Абдалла поднял взгляд. Бесшумно появился слуга с подносом. Поставил на столик у кровати фрукты, сыр, круглый хлеб и большой графин с соком. И с легким поклоном исчез, не сказав ни слова. Абдалла не поблагодарил.

Осталось полтора суток.

Четверг, 19 мая 2005 года

1

Хелен Лардал Бентли открыла глаза и поначалу не поняла, где находится.

Лежала она в неудобной позе. Правая рука, прижатая щекой, затекла. Она осторожно села. Во всем теле разбитость, в затекшей руке бегали мурашки. Зажмурившись от внезапного головокружения, она вспомнила, что случилось.

Дурнота прошла. Голова по-прежнему была пустая и легкая, но, осторожно вытянув ноги и руки, она сообразила, что серьезных травм нет. Даже шишка у виска уже не так болела. Пощупав, поняла, что желвак за время сна опал.

Она спала?

Последнее, что ей помнилось, — это рукопожатие, она пожала руку женщине-инвалиду. Та обещала…

Я что же, заснула стоя? Потеряла сознание?

Только сейчас она заметила, что все еще грязная. И запах вмиг стал нестерпимым. Медленно, держась рукой за спинку дивана, она встала. Необходимо вымыться.

— Доброе утро, госпожа президент, — послышался от двери негромкий женский голос.

— Доброе утро, — озадаченно отозвалась Хелен Бентли.

— Я была на кухне, варила кофе.

— Вы… сидели здесь всю ночь?

— Да. — Женщина в инвалидном кресле улыбнулась. — Я опасалась, нет ли у вас сотрясения мозга, и потому несколько раз слегка вас расталкивала. Вы сердились. Хотите?

Она протянула дымящуюся чашку. Свободной рукой президент сделала отрицательный жест.

— Мне необходимо принять душ, — сказала она. — И если я не… — На миг она словно бы стушевалась, провела рукой по глазам. — Если не ошибаюсь, вы предлагали мне чистую одежду?

— Конечно. Дойти сможете, или мне разбудить Марри?

— Марри… — пробормотала президент. — Это… прислуга?

— Да. А я — Ханна Вильхельмсен. Вы наверняка забыли. Можете звать меня просто Ханна.

— Ханна, — повторила президент.

— Правильно.

Хелен Бентли на пробу сделала несколько шагов по комнате. Колени дрожали, но она устояла. Вопросительно взглянула на Ханну.

— Куда идти?

— Прошу за мной, — любезно сказала Ханна Вильхельмсен и направила кресло к двери.

— Вы… — Президент осеклась и пошла следом.

Серый сумрак за окнами — час наверняка еще очень ранний. И все-таки она здесь уже давно. Как минимум несколько часов. Женщина в инвалидном кресле определенно сдержала слово. Тревогу не подняла. Хелен Бентли вполне может сделать все что нужно, прежде чем даст о себе знать. У нее еще есть возможность выяснить, в чем дело, пока никому не известно, что она жива.

— Который час? — спросила она, когда Ханна Вильхельмсен открыла дверь ванной. — Как долго я…

Невольно она оперлась рукой о косяк.

— Четверть пятого, — ответила Ханна. — Вы спали ровно шесть часов. Маловато, конечно.

— Обычно я сплю куда меньше, — с вымученной улыбкой сказала президент.

Ванная комната была роскошная. Доминировала там ванна, утопленная в пол, размером вдвое шире обычного. Прямо небольшой бассейн. В просторной душевой кабине обок ванны президент заметила радиоприемник и маленький телевизор. Пол выложен мозаичной плиткой с восточным узором, на стене над двумя мраморными раковинами — огромное зеркало в тяжелой раме золоченого дерева.

Хелен Бентли вспомнила, что женщина, кажется, назвалась полицейским в отставке. Однако на жалованье полицейского этакую квартиру не отгрохаешь. Разве что в этой единственной стране полицейским платят столько, сколько они заслуживают.