Дикарь и простушка

Она не представляла, совсем не представляла, как это больно, особенно еще и потому, что безмерно жаждала ему поверить, но… не могла. Арчи лучше знать. Дункан действительно старается удержать ее при себе, а другого способа не знает. Сам только сейчас сказал, что ни с кем у него не было такой душевной близости. Она его лучший друг, а лишь потому, что: родилась женщиной, Дункан пытается придать их отношениям иной смысл. Сабрина отвернулась к огню.

— Так вот оно что… — печально произнесла она. — Ты только сейчас понял, что я не, всегда буду рядом. Тебе нельзя навещать меня в любое время суток, будить среди ночи, чтобы поделиться мыслями, и…

Ее взволнованную тираду перебил, веселый смешок. Сильные руки обвились вокруг талии. Сабрина ахнула. Когда успел Дункан незаметно подобраться сзади?

— А что, по-твоему, сейчас, как не середина ночи?

— Ты понимаешь, о чем я! Нельзя же каждую ночь лазать по деревьям! И соседи начнут сплетничать о нас, если начнешь каждый день приезжать сюда! Но тебе и без меня это известно, потому…

Но Дункан крепче стиснул ее талию.

— До чего же ты упряма, Сабрина! Ничего не поделаешь, скажу прямо. При каждой встрече мне хочется заключить тебя в объятия и ласкать до потери сознания. Неужели ты действительно полагаешь, что это желание друга? Да я едва сдерживаюсь, чтобы не зацеловать тебя! Брина, я счастлив, что мы были и будем друзьями, но теперь мне нужно больше! Хочу быть твоим возлюбленным, защитником, опорой и, конечно, другом, а всего этого не добиться, пока мы не поженимся.

— Ты убиваешь меня, — прошептала она. Он повернул ее лицом к себе.

— Взгляни на меня! Разве я похож на человека, который не знает, чего хочет? А если откажешь на этот раз, я свяжу тебя, увезу в горы и стану жить с тобой в грехе. После появления девяти или десяти ребятишек ты еще раз подтвердишь, что я не люблю тебя как полагается?

— Я хотела сказать, что дышать не могу…

— Ox, — испугался было Дункан, но, заметив лукавые искорки в фиалковых глазах, рассмеялся и снова обнял Сабрину. — Ты мне веришь?

Он не нуждался в подтверждении, хотя она кивнула:

— Мужчина должен очень сильно любить женщину, если хочет столько детей от нее!

— Ты даже не представляешь, как сильно! Даже сердце болит!

Сабрина сжала лицо любимого в ладонях, подалась вперед и коснулась губами его губ.

— Ничего подобного! Сердце болит, только когда не с кем разделить любовь. А нас двое, Дункан.

— В таком случае ты поймешь, что больше я не могу с этим бороться.

"Это» оказалось поцелуями, отнюдь не легкими, нежными, ласковыми. Нет, в них горело настоящее безумие. Он жадно завладел ее устами, безмолвно изливая поцелуями накопившуюся тоску, безнадежность, мучительную потребность в ней, Сабрине. Между ними словно молния сверкнула. Страсть запылала лесным пожаром, но на этот раз на волю рвались радость и облегчение. Они вместе! Наконец-то вместе!

Сабрине хотелось смеяться, но Дункан не отрывался от нее, хотя, должно быть, испытывал то же самое, потому что улыбался, даже припадая к ее губам.

Все еще целуясь, они опустились на колени перед камином. До кровати нужно было еще дойти, однако даже несколько шагов казались им непреодолимым расстоянием. Подойдет и каминный коврик. Даже раздеваясь, они не размыкали губ. Неудивительно, что пуговицы разлетелись по всей комнате, как, впрочем, и одежда.

Тепло огня, жар их обнаженных тел, мягкий мех коврика, чувственно ласкавший кожу, — все призывало к немедленному соитию, но Дункан не торопился. В тот первый раз он овладел ею в полной темноте. Теперь света было достаточно, и ему хотелось усладить свой взор, поклоняться Сабрине, исследовать всю ее, руками и губами, ведь она была единственной женщиной, которую он любил.

— Я рад, что эта красота до сих пор была надежно скрыта от посторонних глаз, дорогая. Догадайся другие мужчины о том, какая драгоценность спрятана в этой глуши, они замучили бы тебя предложениями руки и сердца.

Сабрина вспыхнула от смущения. Она всегда считала себя чересчур толстой, даже в груди и бедрах, но взгляд Дункана красноречиво говорил, как соблазнительны ее пышные формы. Его неутомимые руки ласкали, гладили, сжимали ее, когда страсть взмывала до необозримых высот, или успокаивали, когда он пытался продлить восхитительные мгновения. Его губы не оставляли в покое ее груди, соски, шею, мочки ушей…

Они все еще стояли на коленях, и Сабрина лишь смутно удивилась, когда ее оторвали от пола и прижали к чему-то твердому, обещая немыслимые восторги. Он осторожно обвил ее ногами свои бедра, и потрясенная Сабрина осознала, что он хочет ее. Ее, провинциальную простушку.