Расплата кровью

– Довольно, – сказал Стинхерст, улыбнувшись ледяной улыбкой. – Угодил в свою же ловушку: браво, инспектор.

Леди Стинхерст нервно потирала руки, лежавшие на коленях.

– Стюарт, что все это значит? Что ты им сказал?

Вопрос прозвучал в самый подходящий момент.

Линли ждал ответа этого человека. Окинув долгим задумчивым взглядом обоих полицейских, лорд Стинхерст повернулся к жене и заговорил. И тут же стало ясно, что это игрок высшего класса и, как никто, умеет обезоружить и удивить.

– Я сказал ему, что вы с Джеффри были любовниками, что Элизабет была вашим ребенком и что пьеса Джой Синклер была посвящена вашему роману. И еще что она переделала пьесу без моего ведома, чтобы отомстить за смерть Алека. Да простит меня Бог, по крайней мере насчет Алека – абсолютная правда. Прости меня.

Леди Стинхерст сидела молча, не в состоянии постичь сказанное, ее губы кривились, пытаясь произнести слова, которые не шли с языка. Одна сторона ее лица, похоже, ослабла от этого усилия. Наконец она выдавила:

– Джефф? Но ты ведь никогда не думал, что мы с Джеффри… Боже мой, Стюарт!

Стинхерст потянулся было к жене, но она невольно вскрикнула и отпрянула от него.

Он сел в прежнюю позу, только рука его осталась лежать на столе. Пальцы согнулись, а потом сжались в кулак.

– Нет, конечно, нет. Но мне нужно было что-то им сказать. Мне нужно было… Мне пришлось увести их от Джеффа.

– Тебе нужно было сказать им… Но ведь он умер. – На ее лице отразилось нарастающее презрение – она все больше осознавала чудовищность того, что сделал ее муж – Джефф умер. Но я – нет. Стюарт, я жива! Ты сделал из меня шлюху, чтобы защитить умершего! Ты принес меня в жертву! Боже мой! Как ты мог так поступить?

Стинхерст покачал головой. Слова дались ему с трудом.

– Не умершего. Совсем не умершего. Очень даже живого – и он перед тобой. Прости меня, если сможешь. Я трус и всегда им был. Я только пытался защитить себя.

– От чего? Ты же ничего не сделал! Стюарт, ради бога. Ты же ничего не сделал в ту ночь! Как ты можешь говорить…

– Это неправда. Я не мог тебе сказать.

– Что сказать? Скажи же сейчас!

Стинхерст пристально посмотрел на свою жену, словно лицо ее могло придать ему мужества.

– Это я сдал Джеффа правительству. Все вы узнали о нем самое худшее в тот новогодний вечер. Но я… О господи, помоги, я с сорок девятого года знал, что он советский агент.

Говоря, Стинхерст держался абсолютно неподвижно, словно боялся, что при малейшем движении шлюз откроется и боль, копившаяся тридцать девять лет, хлынет наружу. Его голос звучал сухо, и хотя глаза его все больше краснели, слезы не появились. А способен и Стинхерст вообще плакать после стольких лет обмана?

– Я узнал, что Джеффри марксист, когда мы учились в Кембридже. Он не делал из этого тайны, и, честно говоря, я воспринимал это как развлечение, что-то, что он со временем перерастет. А если нет, думал я, даже забавно будет иметь будущего графа Стинхерста, преданного борьбе рабочих за изменение хода истории. Чего я не знал, так это того, что его склонности были должным образом отмечены и что он был совращен на путь шпионажа еще будучи студентом.

– Совращен? – спросил Линли.

– Это процесс совращения, – ответил Стинхерст. – Действуют и лестью и убеждением, заставляют студента поверить, что он играет важную роль в исторических переменах.

– А как вы об этом узнали?

– Совершенно случайно, после войны, когда мы все были в Сомерсете. В эти выходные родился мой сын Алек. Я, как увидел Маргерит и младенца, сразу же пошел искать Джеффа. Это было… – Он улыбнулся своей жене в первый и единственный раз. На ее лице не отразилось никакого отклика. – Сын. Я был так счастлив. Я хотел, чтобы Джефф узнал. Поэтому и стал его искать, а нашел в одном из излюбленных мест нашего детства – в заброшенном коттедже в Кванток-Хиллс. Очевидно, он считал Сомерсет безопасным.

– Он с кем-то встречался?

Стинхерст кивнул.

– Вероятно, я бы подумал, что это просто фермер, но за пару часов до того я видел, что Джефф работал с какими-то правительственными бумагами из тех, на которых поперек первой страницы стоит яркий штамп «секретно». Тогда я ничего такого не подумал, только что он захватил работу домой. Его портфель лежал на письменном столе, и он укладывал документы в конверт из плотной коричневой бумаги. Не в официальный, не в правительственный. Я это отчетливо запомнил. Но я ничего не заподозрил, пока не наткнулся на него в коттедже и не увидел, как он передает этот самый конверт тому человеку. Я часто думал, что, приди я минутой раньше – или минутой позже, – я действительно мог решить, что его собеседник – сомерсетский фермер. Но, увидев, как конверт переходит из рук в руки, я заподозрил самое худшее. Конечно, сначала я пытался убедить себя, что это просто совпадение, что конверт не может быть тем же самым, который я видел в кабинете. Но если бы это было невинное послание, законное и честное, – зачем вручать его в таком глухом месте, в Кванток-Хиллс?