Расплата кровью

Они дошли до середины пьесы, когда Айрин позволила себе задремать. В театре было так тепло, атмосфера на сцене была такой интимной, их голоса вздымались и опадали с таким гипнотическим ритмом, что заставить себя отключиться оказалось очень легко. Она больше волновалась, что кто-то из них заподозрит что-то не то, она превратилась в актрису, которой была много лет назад, до того, как в ее жизнь вторгся Роберт Гэбриэл и подорвал ее уверенность в себе, год за годом, и прилюдно, и наедине унижая ее.

Она даже увидела какой-то сон, когда раздался злобный голос Джоанны Эллакорт:

– Бога ради, может, кто-нибудь ее разбудит? Я не собираюсь прорабатывать свою роль, когда она сидит тут как бабка, похрапывающая у кухонного очага.

– Рини?

– Айрин!

Она, вздрогнув, открыла глаза, с удовольствием ощутив, как ее захлестнула волна смущения.

– Я задремала? Ради бога простите.

– Поздно легла, милочка? – ядовито осведомилась Джоанна.

– Да, боюсь… я… – Айрин сглотнула комок в горле улыбнулась дрожащей улыбкой, чтобы замаскировать боль, и сказала: – Я почти всю ночь разбирала вещи Джой – в Хэмпстеде.

Это заявление всех ошеломило. Айрин была довольна, увидев, какой эффект произвели на них ее слова, и на какое-то мгновение поняла гнев Джереми Винни. С какой легкостью они забыли о ее сестре, как удобно потекли дальше их жизни. Но ничего, для кое-кого еще найдется камень преткновения, подумала она и начала его сооружать, используя всю доступную ей власть.

– Понимаете, там были дневники, – глухо проговорила она, искусно прослезившись.

Джоанна Эллакорт словно почуяла, что она присутствует на представлении, способном затмить ее собственное, и стала тянуть одеяло на себя.

– Вне всякого сомнения, отчет о жизни Джой – это увлекательнейшее чтение, – сказала она. – Но, если ты уже проснулась, возможно, эта пьеса тоже окажется увлекательной.

Айрин покачала головой и позволила себе немного повысить голос:

– Нет, нет, не это. Понимаете, это были не ее дневники. Они пришли вчера экспресс-почтой, и когда я их открыла и нашла там записку от мужа той несчастной женщины, которая их написала…

– Бога ради, может быть, хватит? – Лицо Джоанны побелело от гнева.

– ... я начала читать. И почти с первых строк поняла, что это были как раз те дневники, которые ждала Джой для своей следующей книги. Той женщины, о которой она говорила в тот вечер в Шотландии. И внезапно… я вдруг поняла, что она действительно умерла, что она не вернется. – Из глаз Айрин потекли слезы, став неожиданно обильными, поскольку она почувствовала вдруг прилив искренней скорби. Ее следующие слова почти не соответствовали сценарию, который они с сержантом Хейверс так тщательно готовили. Она говорила довольно бессвязно, но слова эти должны были быть сказаны. И ничто больше не имело значения, кроме этих слов, произнесенных вслух. – И поэтому никогда не напишет этой книги. И я подумала… сидя в ее доме с дневниками Ханны Дэрроу… что мне следует написать эту книгу за нее, если только я смогу. Как способ сказать, что… в конце я поняла, как это между ними случилось. Я действительно поняла. О, как же это больно. Боже, все равно это было мукой. Но я поняла. И я не думаю… Она всегда была моей сестрой. Я никогда ей этого не говорила. О боже, и никогда больше не смогу сказать, потому что она умерла!

И потом, высказав все это, она расплакалась, определив наконец причину своих слез, скорбя о сестре, которую любила, но простила слишком поздно, скорбя о юности, отданной человеку, который в конце концов уже ничего для нее не значил. Она отчаянно рыдала, оплакивая ушедшие годы и несказанные слова, забыв обо всем на свете, кроме своей скорби.

Снова заговорила Джоанна Эллакорт:

– Ну хватит. Кто-нибудь может ее успокоить, или она будет реветь тут до вечера? – Она повернулась к мужу. – Дэвид! – потребовала она.

Но Сайдем всматривался в зрительный зал.

– К нам посетитель, – сказал он.

Они проследили за его взглядом. В центральном проходе, на полпути к сцене, стояла Маргерит Ринтул, графиня Стинхерст.

Едва закрылась дверь кабинета, она выпалила:

– Где ты был прошлой ночью, Стюарт? – Она не старалась смягчить тон и, сняв пальто и перчатки, бросила их в кресло.

Леди Стинхерст знала, что еще сутки назад она не получила бы ответа на подобный вопрос. Тогда она бы молча проглотила это унижение, скрывая в душе обиду и страшась узнать правду. Но теперь она не собиралась этого терпеть. Вчерашние откровения в этой комнате заставили ее всю ночь заново все оценивать и вызвали злость, настолько яростную, что от нее нельзя было больше отгородиться стеной намеренного равнодушия.