Крестики-нолики

Ребус оторвал от грозди виноградинку и сунул ее в рот, отложив в сторону дрянной роман, который пытался читать.

– Не знаю, инспектор, что я должен сделать, чтобы добиться свидания с вами. – Ребус устало покачал головой.

Джилл улыбнулась, но как-то нервно:

– Мы беспокоились о тебе, Джон. Что стряслось?

– Я упал в обморок. Говорят, в гостях у приятеля. В общем, ничего серьезного. Еще пару недель протяну.

Лицо Джилл потеплело.

– Врачи говорят, это от переутомления. – Она помолчала. – С какой стати ты вдруг стал величать меня «инспектором»?

Ребус пожал плечами, потом помрачнел. Чувство вины смешивалось с воспоминанием о пренебрежительной выходке Джилл в коридоре управления. Если бы Джилл не повела себя так высокомерно, не произошло бы всей этой катавасии. Прекрасно разыгрывая роль больного, он бессильно откинулся на подушку.

– Я очень болен, Джилл. Слишком болен, чтобы отвечать на вопросы.

– Ну, тогда я и не подумаю тайком передавать тебе сигареты, которые прислал Джек Мортон.

Ребус снова приподнялся:

– Дай ему бог здоровья! Где они?

Она достала из кармана жакета две пачки и незаметно сунула их под одеяло. Он крепко сжал ее руку:

– Я скучал по тебе, Джилл.

Она улыбнулась. И руки не отдернула.

Поскольку полиция обладала прерогативой на неограниченное время посещений, Джилл просидела с ним, болтая, два часа: рассказывала о своем прошлом и расспрашивала его. Она родилась на военно-воздушной базе в Уилтшире спустя несколько лет после войны. Отец ее служил механиком в королевских ВВС.

– А мой папаша, – поведал Ребус, – во время войны был в армии. Я был зачат, когда он приезжал в последний отпуск. По профессии он был эстрадным гипнотизером. – Люди при этих словах обычно с удивлением поднимали брови, но Джилл Темплер этого не сделала. – Он выступал в театрах и мюзик-холлах, а летом работал в курортных городах, поэтому мы всегда были уверены, что на летние каникулы уедем из Файфа.

Она сидела склонив голову набок, с интересом слушая его рассказы. Когда прозвенел звонок, остальные посетители послушно разошлись, и теперь в палате было тихо. Медсестра привезла тележку с громадным треснутым чайником. Джилл получила чашку чаю, и сестра ей дружелюбно улыбнулась.

– Эта сестричка – милая девчушка, – сказал Ребус, окончательно оттаяв. Ему дали две таблетки, синюю и коричневую, и они нагоняли на него дремоту. – Она напоминает мне одну девушку, с которой я был знаком, когда служил в воздушно-десантных войсках.

– Долго ты там служил, Джон?

– Шесть лет. Нет, точнее, восемь.

– Почему же ты ушел из армии?

Почему он ушел из армии? Рона без конца задавала ему этот вопрос – по ее мнению, он скрывал что-то, некий чудовищный тайный грех, и это возбуждало ее любопытство.

– Даже не знаю. Меня отобрали для специальной подготовки, а она мне не понравилась. Это было так давно, что трудно вспомнить.

И это была правда. Он не желал вспоминать об учебке, о гнусной атмосфере страха и подозрительности, о криках, о тех криках, что сохранились в его памяти. Выпустите меня! Эхо одиночки.

– Ну что ж, бывает, – согласилась Джилл. – Зато мне-то нетрудно вспомнить, что пора возвращаться в управление и снова браться за работу.

– Кстати, – сказал Ребус, – по-моему, вчера вечером я видел твоего приятеля. Репортера. Кажется, Стивенса, да? Он был в баре одновременно со мной. Странно.

– Не так уж и странно. Бары – его охотничьи угодья. Забавно: чем-то он немного похож на тебя. Правда, не так сексуален. – Она улыбнулась и, поднявшись с металлического стула, снова чмокнула Ребуса в щеку. – Постараюсь заглянуть еще разок, прежде чем тебя выпустят, но ты же знаешь, что сейчас творится. Ничего конкретного обещать не могу, сержант Ребус.

Джилл встала и показалась Ребусу выше, чем он ее себе представлял. Во время следующего поцелуя, на сей раз прямо в губы, волосы рассыпались по ее лицу, а он успел вторично заглянуть в глубокую ложбинку между ее грудями. Ребус устал, очень устал. Он силился не закрывать глаз, пока она шла по коридору, стуча каблуками по кафельному полу, тогда как сестры привидениями плыли мимо в своей обуви на резиновой подошве. Он приподнялся, чтобы посмотреть на ее удаляющиеся ножки. У нее были красивые ножки, это он отлично помнил. Помнил он и то, как она обхватила своими ножками его бока, упершись ступнями ему в ягодицы. Помнил, что ее волосы, разметавшиеся по подушке, были похожи на тернеровский морской пейзаж. И ее голос, звеневший у него в ушах, тот звонкий голос. О да, Джон, о, Джон, да, Да, да!