Брюнетка в клетку

Ответов на эти вопросы у Ларисы не было. Не было их и у Крошкина. Он сильно нервничал, потел и глупо путался в «показаниях». Лариса готова была голову дать на отсечение, что бывший секретарь знает или догадывается, какими делишками занимался его любимый босс Тамиров.

«Но он не расскажет, – подумала она. – Ни за что не расскажет. Иначе тоже попадет под подозрение. Возможно, у него самого рыльце в пушку. Он вполне мог стать доверенным лицом Тамирова в деле о подделках». Она уже не сомневалась, что речь идет именно о подделке картин. В эту версию укладывалось все. Все абсолютно. У девочки талант. Она пропадает в мастерской приемного отца. Ее названый брат в бешенстве – он хотел войти в «долю», но способностей не хватило. «Крышу» маленькому, но наверняка доходному предприятию обеспечивал покровитель Миколина, партийный босс Тамиров. Там же крутился его бывший секретарь Крошкин.

ПОМНИ ПРОШЛОЕ. Почему именно теперь? Для кого были предназначены бант и журнал? А записка? Возможно, Макар Миколин получил эти вещи задолго до своей смерти. Они его напугали. А убийце хотелось именно этого – его страха.

– Нет-нет, я действительно ничего не знаю об этой девочке, – заверил Крошкин перед отъездом. – И куда она подевалась, тоже. Я думал, вас интересует мой бывший босс, разволновался… Сожалею, что ничем не могу помочь…

На самом деле он и так помог. Благодаря встрече с ним версия выстроилась – пальчики оближешь!

Жидкова пришлось простить. Лариса пообещала ничего не говорить Корабельникову, а он, в свою очередь, поклялся больше не сбегать на свидания. Уманский, следивший за ними неотрывно, с грустью констатировал, что жених и невеста помирились.

После той злополучной ночи Капитолина вела себя так, словно ей дали наркоз. Бесстрастная, жесткая, бескомпромиссная, она намеренно не обращала внимания на Уманского. Вообще ни на кого не обращала внимания. Только на детей. Лучше бы она этого не делала. Бедные ребятишки, не имея возможности защититься от произвола гувернантки, сделались еще более тихими и замкнутыми. Анжелике было на это наплевать. Авторитет Капитолины оставался непререкаемым.

В доме все шло по-прежнему. Вестей от Фаины не было, Альберт не выходил из подполья, а пришедший в себя Шубин наотрез отказался рассказывать, что с ним случилось ночью и каким образом он оказался под окнами без сознания.

Первое значительное событие произошло после обеда. Дети, как всегда, выходили из столовой, ни на кого не глядя. Маленький Ваня споткнулся и упал. Лариса бросилась его поднимать, и Артем оказался рядом. Их руки соприкоснулись, и она почувствовала, что он сунул ей в ладонь клочок бумаги.

Сгорая от любопытства, Лариса вышла в сад и, отвернувшись от Жидкова, которого продолжала держать под неусыпным наблюдением, впилась глазами в бумажку. Там было написано не больше не меньше как «Надо поговорить». Ничего себе! Молодой, да ранний. Нет бы написать: «Тетя Лариса! Мне нужно сказать вам что-то важное». Нет, он пишет нахально: «Надо поговорить».

Тем не менее проигнорировать записку мальчишки было невозможно. Почему он хочет поговорить именно с ней? Что он знает? Как удалить Капитолину, которая, кажется, приросла к скамье беседки, где дети дни напролет сидят с книжками, словно приговорены к пожизненному чтению обязательной литературы.

– Вот что, – сказала Лариса Уманскому, воспользовавшись моментом, когда Жидков разговаривал со своей мамочкой. – Вы, кажется, без ума от Капитолины?

– Нет, я в уме.

– Вы говорили, что она сексуальная.

– Я ошибался. А в чем, собственно, дело?

Его каменное лицо не выражало готовности помочь. А Ларисе срочно нужна была помощь.

– Ее надо отвлечь минут на пять.

– Ничего себе! Лучше бы вы попросили меня предотвратить грозу, которую синоптики обещают в конце недели. Как я ее отвлеку? Чем?

– Собой, разумеется.

– Вы преувеличиваете мои достоинства. Их всех не хватит, чтобы задержать ее даже на шестьдесят секунд.

– Я прошу вас. Придумайте что-нибудь.

Это просто счастье, что она играет роль агентши – знающей, бескомпромиссной, решительной. Играть роль значительно легче. Если бы сейчас она была сама собой, то вряд ли рискнула бы так разговаривать с человеком, который ей… Ах, да что говорить! Понравился, конечно.

Уманский некоторое время вертелся вокруг беседки, придумывая для себя разные занятия. В конце концов он стал нюхать цветы в непосредственной близости от скамейки, на которой сидела гордая и неприступная гувернантка.