Деревня восьми могил

– Рад видеть тебя, Тацуя-сан. Садись.

– Иди сюда, Тацуя-кун, – сказала одна из старушек-обезьянок, чинно восседавших у изголовья, указав мне на место рядом с собой. – Мы уже заждались тебя.

Я, конечно, не понял, кто из них двоих окликнул меня – Коумэ или Котакэ, и опустился на указанное место, склонив, как принято, голову.

– Это твой младший брат, Куя-сан. Правда, замечательный молодой человек?

Куя продолжал внимательно разглядывать меня, не переставая ухмыляться. Через некоторое время, давясь от кашля, он проговорил:

– И взаправду хороший парень. Странно даже, что в роду Тадзими родился такой молодец. Ха-ха-ха!.. Кх! Кх!..

В голосе и смехе мне послышалось что-то недоброе. Отсмеявшись, он зашелся в приступе дикого кашля, и теперь к наполняющему комнату затхлому запаху добавились мучительные для слуха звуки. С запахом я мало-помалу свыкся, но слова и интонация продолжали тревожить меня.

Справившись наконец с кашлем, Куя повернул голову к сидевшим поодаль:

– Ну что, Синтаро-кун, рад приезду такого отличного родственничка? Куно-сан, вы тоже порадуйтесь за нас. А-ха-ха-ха-ха!..

Он снова закашлялся. Одна из старушек поспешно поднесла ему воды, которую он выпил большими глотками.

– Все! Не надо больше. Ну сказал же я: не надо! Надоела! – сказал брат старухе, после чего повернулся ко мне: – Тацуя, взгляни-ка на своих родных. Вон там сидит Куно-сан, врач. У нас в деревне в последнее время появились врачи и получше, но, если заболеешь, обращайся к собственному семейному. А рядом сидит твой двоюродный брат Синтаро. Вернулся в деревню совсем нищим, без гроша в кармане. Сходи к нему, посмотри, как он живет. Знаешь, как говорят в народе: живешь в деревне – следуй деревенским порядкам! Веди себя так, чтоб всем нравиться. И будь бдителен: пусть никто не зарится на добро семьи Тадзими!

Новый приступ кашля сотряс его. Жалость к брату постепенно затопляла мою душу, но тревога тем не менее не оставляла меня. Неприкрытая ненависть, с которой Куно смотрел на Синтаро, еще более явная враждебность Куя по отношению к ним обоим – казалось, дай им волю, они перегрызли бы друг другу глотки; сама атмосфера старого дома, его видавшие виды стены, сочувствие к его обитателям и еще ощущение какой-то безысходности неподъемным камнем давили на меня.

Брат кашлял не переставая, возможно, причиной тому было перевозбуждение. Я уже со страхом ждал прекращения кашля: это означало бы, что он умер. Но кашель не прекращался, сопровождаемый свистом и натужным дыханием.

Тяжелый запах становился все сильней, наполняя комнату, словно влага в сезон дождей.

Меня поразило, что никто из присутствовавших даже не шелохнулся, чтобы оказать больному какую-нибудь помощь. Котакэ и Коумэ вообще не смотрели в его сторону, они уже вычеркнули его из этой жизни. Сидевшая позади всех Харуё, опустив голову, не отрывала глаз от татами, и только чуть подрагивавшие плечи выдавали ее эмоции. Ее лицо пылало. По-видимому, она не поднимала его, чтобы не показать, как ей стыдно за всех.

Позднее мне подробнее рассказали о дяде Куно. Его полное имя – Куно Цунэми. Лет шестидесяти, худощавый, пучеглазый, с сильной проседью, с жестким характером. Сейчас он равнодушно наблюдал за задыхающимся от кашля Куя. Я же, взглянув на больного, подумал, что, если бы взглядом можно было убивать, мой дядя уже давно был бы мертв. У Куно были правильные черты лица, в молодости он, вполне вероятно, слыл красавцем, но с годами и характер, и внешность его становились все менее приятными. Единственное, что можно было прочитать в его глазах, – неприязнь ко всему окружающему.

В центре внимания всех присутствовавших был Синтаро Сатомура. Его настроение мне уловить не удалось, как я ни старался. Он был приблизительно одного с Харуё возраста, полноватый, светлокожий, коротко стриженный, но обросший щетиной, в сильно поношенной одежде. Короче говоря, в полном соответствии с отзывом Мияко, – типичный отставной военный. Он сидел насупившись, ни на кого не глядя, невозмутимо скрестив руки на груди.

Рядом с Синтаро расположилась моя двоюродная сестра Норико. Я не слишком пристально разглядывал ее, но сразу отметил ее непривлекательность. Мне почему-то пришло в голову, что, будь она красива, я бы чувствовал сострадание к ней, даже вину за злодеяния отца. Но увы, красавицей она не была, и вместо сострадания и вины я ощутил некое успокоение.

Она с жадным любопытством рассматривала всех собравшихся. Внешне мы с ней были очень похожи, только лоб у нее был высоким и щеки впалые. Вообще же она выглядела не столько юной, сколько, я бы сказал, недозревшей, – по-видимому, следствие того, что родилась она недоношенной. Она недоуменно переводила взгляд с одного на другого, пока не уставилась на меня с какой-то пытливостью. Хотя нет, то была, конечно, не пытливость, а наивный интерес к незнакомому человеку.