Человек, который улыбался

Валландер промолчал. Хардерберг кивнул на рацию и показал на свои ручные часы. Был уже час ночи. Валландер послал сигнал вызова, думая, что он просто обязан придумать способ дать ей понять, что он нуждается в срочной помощи. Опять он сказал ей, что все в порядке, все как и должно быть. В два часа должен состояться следующий сеанс связи.

Время шло, он регулярно вызывал Анн Бритт на связь, но ему так и не удалось дать ей понять, что он находится в смертельной опасности, и потребовать срочной операции по захвату Фарнхольма. Он понял, что они в замке одни. Альфред Хардерберг дожидался утра, когда он сможет покинуть не только свой замок, но и страну вместе со своими подручными, готовыми по его приказу убить каждого, на кого он укажет пальцем. Оставались только София и охранница у ворот. Никого из секретарей не было, ни тех, кого он видел, ни тех, кого не видел никогда. Наверное, они дожидались хозяина в каком-нибудь другом замке за тридевять земель…

Боль в голове немного утихла. Он очень устал. Он понимал, что, несмотря на то, что ему удалось узнать правду, этого мало. Они, наверное, бросят его в замке, скорее всего связанного, и пока его найдут, они уже будут где-то в воздухе, вне пределов досягаемости. От всего, что было сказано ночью, он откажется, даже не сам, а через нанятых им виртуозов-адвокатов. Те, кто выполнял его поручения, кто держал в руках оружие, вроде бы и не существуют: они никогда не пересекали границу Швеции, они так и останутся тенями, а против теней возбудить дело невозможно. Ничего нельзя будет доказать, следствие развалится, а Альфред Хардерберг так и останется уважаемым гражданином выше всяких подозрений.

Он теперь знал всю правду. Он даже узнал, что Ларса Бормана убили, потому что тот докопался до причастности Хардерберга к мошенничеству в ландстинге. Тогда они не хотели рисковать – а вдруг, узнав об этом от Бормана, Густав Торстенссон начнет видеть то, что ему не положено? Позже это все равно произошло, хотя они и старались этому помешать. Но вся правда, которую он знал, не имела никакого смысла, им никогда не удастся ничего доказать и привлечь преступников к ответу.

Хотя нет… Смысл все же был, потому что этой ночью Валландер услышал слова, которые надолго врезались ему в память, как жутковатое напоминание о сущности Альфреда Хардерберга. Было уже почти пять утра, они почему-то вновь заговорили о контейнерах для перевозки органов и людях, которых ради этих органов убивают где-то на другом конце планеты.

– Вы должны понять, что это всего лишь незначительная часть моей деятельности, – сказал Хардерберг, – которой в принципе можно бы было пренебречь. Но я покупаю и продаю, комиссар Валландер. Я играю на великой сцене, называемой свободным рынком, и не пропускаю ни одной возможности, даже самой мизерной, самой ничтожной…

«Человеческая жизнь для него ничтожна. Мизерна. В мире Альфреда Хардерберга это так и есть. Для таких, как он, это исходный пункт: человеческая жизнь ничего не значит по сравнению с их великой целью обогащения».

После этого они замолчали. Альфред Хардерберг выключил поочередно все компьютеры, отправил какие-то документы в бумагорезку. Валландер все время думал о побеге, но неподвижные тени в углу комнаты проторчали там всю ночь. Он понял, что побежден.

Альфред Хардерберг поочередно погладил пальцем углы рта, словно хотел проверить, на месте ли его знаменитая улыбка. Потом в последний раз поглядел на Валландера.

– Мы все когда-то умрем, – сказал он. Слова его прозвучали так, словно из этого правила все же есть исключение: он сам. – Век комиссара полиции Валландера тоже измерен. В данном случае – мной.

Он, прежде чем закончить мысль, посмотрел на часы.

– Пока еще темно, но скоро рассвет. На рассвете здесь приземлится вертолет. Мои помощники улетают, и вы полетите с ними. Правда, недолго. Дальше вам будет дана возможность проверить свое умение летать без вспомогательных средств.

Он говорил, не сводя с Валландера глаз. «Он хочет, чтобы я умолял его сохранить мне жизнь, – подумал Валландер. – Не дождется. Когда страх переходит определенные границы, он превращается в свою противоположность. Этому-то я научился».

– Умение человека летать широко изучалось во время печальной войны во Вьетнаме, – продолжал Хардерберг. – Пленников сбрасывали с большой высоты… на короткое время они вновь обретали свободу, а потом разбивались о землю и обретали самую великую, абсолютную свободу, которую только можно себе представить.