Том 19. Письма 1875-1886

Я могу порекомендовать Вам этих трех:

1) Янов, Александр Степанович, Зубовский бульв<ар>, д. бар<онессы> Шеппинг. Художник-славянофил. Изображает на страх врагам душегрею Марфы Посадницы, чару Ильи Муромца и проч….

2) Шехтель, Франц Осипович, Тверская, д. Пороховщикова. Известный виньетист. Когда будете писать ему, то предложите ему сделать для сборника виньетку. Каяться не будете.

3) Чехов, Николай Павлович, мой однофамилец и родной брат, Якиманка, д. Клименкова. Художник по части легкокрылого жанра…

Все эти трое составят совет, обсудят дело всесторонне, отыщут причину всех причин, составят список знаменитостей и проч…. Все трое собаку съели и рады служить Вам.

Пишите им по письму. Изложите им, в чем дело, поручите триумвирату художественную часть и будьте покойны… Они Вам доставят автографы всех русских художников… Теплые ребята.

Пиша каждому из них, не забудьте назвать всех трех названных… В одном из писем к художникам потрудитесь сказать: a) размер сборника, b) на какой бумаге и c) где будет печататься сборник, d) кто будет заведовать печатанием, e) какая сумма ассигнована на издание и f) в каком количестве будет печататься… Знать сие художникам необходимо, чтобы не запеть из разных опер и иметь ясные, определенные рамки…

Вот и всё. Кланяюсь. «Павел Иваныч потолстел и всё играет на скрипке ^* ». (Зри «Ревизора».)

Я завален работой. Строчу в «Осколки», в «Петерб<ургскую> газету» и в «Новое время» по субботам. Первый свободный день отдам сборнику ^* .

Если угодно, то перешлите письма художникам через меня. Все — мои приятели.

Ваш А. Чехов.

Григоровичу Д. В., 28 марта 1886 ^*

160. Д. В. ГРИГОРОВИЧУ

28 марта 1886 е. Москва.

Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благовеститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел, чтобы благодарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновенные люди глядят на таких избранников, как Вы; можете поэтому судить, что составляет для моего самолюбия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно — гонорар за настоящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил судить, заслужена мной эта высокая награда или нет… Повторяю только, что она меня поразила.

Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнительным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства… А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый «литературный кружок»: таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и — пошла писать! ^* Это первая причина… Вторая — я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне.

Пишу всё это для того только, чтобы хотя немного оправдаться перед Вами в своем тяжком грехе. Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а «Егеря», который Вам понравился, я писал в купальне! ^* Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом… Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал.

---