Невидимая река

Пик употребления героина пришелся на тысяча девятьсот семьдесят первый год. Кто его теперь употребляет, кроме лузеров? Отсосы. Детишки, склонные к членовредительству и суицидам.

Экстези — это веселуха, путешествие. А героин, согласно пропаганде, убивает. Но хуже всего: он портит кожу, волосы и под ним хрен потанцуешь. Эпоха героина прошла.

Это наркотик без перспективы, уже не катит. Для них. Для рядового быдла. Но ты-то сечешь фишку. Ты на этом собаку съел. Ты король. Одна нехилая ширка в день — и ты в ауте, ты уже доехал. Кто слышал про нарика, которому хватает одного раза в день? Эти деятели — рабы своей слабости. Но ты — иной. Каждый день, когда ты колешься или покупаешь наркотик, продлевает тебе жизнь. Точняк. Позволяет тебе забить на то, что ты бывший коп, бывший детектив и твоя любовь тоже в прошлом.

Ты сидишь и улыбаешься. Вода, волны, лунный свет и туман на рельсах. Время исчезает. Ты трешь онемевшее бедро. Нервничаешь. Озираешься вокруг. Все застыло в неподвижности. Ушло в спячку. Упало на дно твоей опустошенности.

Кашляешь негромко.

Потихоньку поднимается ветер. Дыхание воды. Чайка. Кулик-сорока. Накатывает шум спускаемых сточных вод. Звук пара, вырывающегося из градирни.

Луна притягивает. Солнце скрылось. Горы. Но слишком холодно.

В конце концов ты встаешь и стряхиваешь с себя нерешительность, ты уже вот-вот готов двинуться обратно через горы прочь от гармонии волн и песка к платформе на той стороне, но — пока невозможно.

Что-то тебя останавливает.

Приход, часть вторая. Накатило. Еще хлеще. Паук скрывал от меня такое. Первоклассная дрянь. Господи.

Меня колбасит. Присядем. Нет, лучше приляжем.

Припомним…

От воды исходил осенний туман. Три циферблата на башне в Марин-гарден показывали каждый свое время. Листья засорили сточные канавы. Качели в парке, намокшие, унылые. Замок окутан туманом, так что видна только башня у ворот и опускающаяся решетка. Мелкий дождь, изморось — легко и ненавязчиво. Абсолютно темно. По моим часам — семь. Я тут уже с половины седьмого. Время течет медленно. Появляются лужи. Вокруг — ни души. Такая ночка. Я не стал надевать капюшон, оставив его лежать на вороте моего пальто из бобрика. Виктория не появлялась. Я глотнул дождевой воды. Следил за тем, как туман падает складками по ту сторону хайвея. В семь тридцать подъехала машина. Фары горят, радио вовсю орет. Она в возбуждении. На ней все еще школьная форма. Плащ, зонт. Подошла. Машина осталась стоять в ожидании.

Я вышел из-под навеса.

— Прости, что задержалась, но я была в клубе дебатов, — сказала она извиняющимся голосом.

— Все в порядке. Это твой отец там?

Она со злостью замахала машине, чтобы та убралась. Оттуда вылез мистер Патавасти и помахал в ответ.

— Привет, Алекс! — крикнул он.

— Здрасте, мистер Патавасти.

Он стоял и улыбался, глядя на нас.

— Па-па! — проговорила Виктория в негодовании.

Он сел в машину, развернулся и скрылся в тумане.

— Так. — Она достала губную помаду и провела ею по губам.

— Так…

— Столбняк одолел, так я понимаю? — спросила она, поправляя помаду кончиками длинных пальцев.

— Ага. Кто победил в прениях?

— Мы. Это насчет Евросоюза. Католическая школа на Фолс-роуд, и мы там были в нашей красно-бело-синей форме.

— Мощно.

Она кивнула. Я глянул на нее: ее волосы были мокрыми, она выглядела уставшей.

— Ну, какие предложения?

— Не знаю, — ответила она, вытирая капли дождя, попавшие в ее зеленые глаза.

— Пройдемся и немного поболтаем? — предложил я.

— Давай. — Ее лицо просветлело.

Мне хотелось спросить ее, чем они занимались на свиданках с Питером, но приплетать его сюда было бы глупо. Она гуляла с ним около года, а он променял ее на девицу из пятого класса. Джон сказал, что это подходящий момент для атаки: «Значит, так: она старше тебя, с опытом, но сейчас ей не по себе, она хочет показать всему свету, что всё зашибись. Она клюнет».

И чуть погодя действительно так и произошло.

«Но, Алекс, помни: она в депре, может, ей просто нужен кто-то, кто поможет пережить это все, пока она не придет в себя», — предостерег при этом Джон. Паршивец как в воду глядел. У Питера была машина, так что они, скорей всего, раскатывали на ней — Белфаст, Антрим. Может, и по клубам шатались. Мне же было маловато лет, чтобы ходить по клубам. Только шестнадцать. Что она при этом чувствовала? Слоняться с каким-то тощим кретином взад-вперед по Каррикфергусу, да еще под дождем. Это вызов, морока, просто стыдоба.