Снеговик

Холм замолчал в ожидании следующего вопроса. Дуайт Йоакам продолжал во весь голос хоронить свою любовь. Харри молчал.

— Харри?

— Я думаю.

— Да быть не может! — усмехнулся Холм.

Это был уже исчезающий образчик провинциального юмора, над которым Харри потом будет долго хмыкать, даже и не понимая, что тут, собственно, смешного. Но теперь было не до смеха. Харри кашлянул:

— Что-то мне кажется, неспроста это: вряд ли убийца не подумавши пошлет следователю, который работает над его делом, такую редкую бумажку. Он же наверняка знает, что мы все это проверим, тут даже не надо слишком много детективов по ящику смотреть.

— Может, он не знал, что она редкая? — предположил Холм. — Может, бумагу вообще не он покупал?

— Тоже возможно. Но что-то говорит мне, что Снеговик не из тех, кто допустит такой дурацкий промах.

— Но допустил же.

— Нет, это не промах, это умысел. Он рассчитывал на то, что мы выясним, что это за бумага.

— Чтобы что?

— Ну, это классическая схема. Нарциссического плана серийный убийца разыгрывает пьесу с собой в главной роли — в роли непобедимого, могущественного героя, который в конце концов одержит верх.

— Над кем?

— Ну… — Тут Харри впервые произнес это вслух. — Над тем, кто ему под стать, так же опасен и такой же Нарцисс. Надо мной.

— Почему он выбрал тебя?

— Не знаю. Может, он знает, что я единственный в Норвегии полицейский, который поймал серийного убийцу. Он считает, что я бросил ему вызов. На это указывается и в письме, он же там вспоминает про Тувумбу. Не знаю, Холм. А как называется магазинчик в Бергене?

— Флеск! — представился старичок с сильным бергенским выговором: «л» он выстрелил коротко и остро, протянул «е-э-э», повысив тон в самой середине, а «с» сильно приглушил. Петер Флеск, так забавно произносивший собственную фамилию, оказался пыхтящим, громкоголосым и открытым человеком. Он охотно рассказал, что занимается антиквариатом с младых ногтей и специализируется как раз на бумаге, перьях, кожаных бюварах и прочих письменных принадлежностях. Большинство его покупателей были постоянными клиентами, как правило, пожилыми, как и он сам.

На вопрос Харри о писчей бумаге коно Флеск с сожалением в голосе ответил, что ее уже много лет нет в магазине.

— Это, конечно, дела давно минувших дней, — сказал Харри, — но, может быть, раз уж ваши покупатели сплошь постоянные клиенты, вы вспомните, кому продавали коно?

— Ноккену вроде, Мёллеру. И Киккусену из Мёлларена. Записей у нас нет, но у старухи моей память — капкан.

— Составьте, пожалуйста, список: полное имя, адрес и примерный возраст. И пришлите мне на имейл…

— Имейлов не держим, — перебил его пыхтящий старик. — И не предвидится. Факсом могу отправить, давайте номер.

И тут Харри осенило. Правда, если человека осеняет, для этого всегда есть причина.

— Конечно, за давностью лет всего не упомнишь… Но не было ли среди ваших покупателей Герта Рафто?

— Железного Рафто? — улыбнулся Петер Флеск.

— Вы что, о нем слышали?

— Да тут о нем все слышали. Нет, он у меня ничего не покупал.

Комиссар полиции Бьярне Мёллер часто повторял: для того чтобы выявить единственную возможность, надо исключить все остальные возможности. Поэтому следователь должен не огорчаться, а радоваться, когда очередная версия срывается. К тому же Харри всего лишь «осенило».

— Ну что ж, и на этом спасибо, — поблагодарил он. — Будьте здоровы.

— Рафто ничего не покупал у меня, — вдруг раздался голос Петера Флеска, — зато я у него покупал.

— Что?

— Так, всякую мелочишку. Бэушные серебряные зажигалки, перья золотые. Такие вещи. Иногда я это покупал. Хотя и знал, откуда они.

— И откуда же они?

— А вы что, ничего не слыхали? Ходили разговоры, что он прихватывает такие штучки с мест преступления.

— А покупать, значит, не покупал…

— Рафто не интересовался нашим товаром.

— И бумагой? Бумагой тоже не интересовался?

— Минутку, там старуха моя что-то говорит…

Флеск прикрыл трубку ладонью, Харри слышал только отдельные звуки: сначала оклик, потом тихий разговор. А потом Флеск убрал руку и сообщил с тем же занятным бергенским выговором:

— Она мне напомнила, Герт Рафто и впрямь получил остатки бумаги. В обмен на голландскую серебряную подставку для ручки. Я ж говорю: у старухи память будь здоров.