В тени граната

— Вы говорите, как изменник, милорд Дорсет.

— Я говорю правду. Эти люди умрут, если здесь останутся. Если их не прикончит болезнь, это сделают французы. Нет никакой пользы в том, что они останутся.

— Однако, приказ короля, чтобы они остались. Дорсет заковылял к двери палатки.

— Пойдемте со мной,— сказал он.— Я скажу этим людям, что король приказал им остаться в Испании.

Свежий воздух, казалось, слишком сильно повлиял на Дорсета. Он неуверенно покачнулся как подвыпивший человек, и послу пришлось поддержать его, чтобы тот не упал. Согнувшись вдвое от боли, исказившей его желтое лицо, Дорсет попытался выкрикнуть, но голос его был слишком слаб.

— Люди! Новости из дома.

Слово «дом» произвело на лагерь волшебное действие. Люди выползали из палаток, таща за собой тех, кто не мог ходить. На лицах у них отражалась несказанная радость. Они верили, что этот ужас позади и что их командир позвал их, чтобы приказать готовиться к возвращению домой.

— Приказ короля,— сказал Дорсет.— Мы остаемся здесь на зиму.

Послышалось недовольное ворчание.

— Нет! — раздался возглас, и другие подхватили этот крик: — Домой! Мы возвращаемся домой!

— По приказу нашего всемилостивейшего монарха...

— К дьяволу нашего всемилостивейшего монарха. Пусть сам сражается в своих войнах. Домой! В Англию! Мы возвращаемся домой в Англию.

Дорсет поглядел на посла.

— Видите,— сказал он и устало заковылял обратно в палатку.

Теперь ему стало страшно. Он понял, что оказался между двух огней — тем, чего хотел король, и тем, чего хотели его люди. Ему предстоял выбор — неповиновение королю или всеобщее дезертирство.

— Я должен написать Его Величеству,— сказал он.— Я должен раскрыть ему истинное положение дел.

Посол ждал, пока он писал, а тем временем в лагере все громче становились крики возмущения. Дорсет знал, да и посол знал, что для этих людей королевский приказ не имел никакого веса.

* * *

Король наблюдал возвращение своих войск. Он стоял, широко расставив ноги, стиснув руки и так сильно сощурив глаза, что их почти не было видно в складках век.

Рядом стояла королева, которая при виде плачевного состояния этих людей была готова заплакать. Они были одеты в лохмотья, многие еще страдали от лихорадки, некоторых пришлось выносить на берег. И все же, проходя мимо, они издавали несвязные крики радости, потому что ступали по английской земле; по их впалым щекам катились слезы.

— Какое печальное зрелище,— пробормотала королева.

— Меня от него тошнит! — прорычал король.

Но он смотрел на это возвращение другими глазами нежели Катарина. Он не испытывал жалости, только один гнев. Это была армия, которую он послал во Францию и которой так гордился.— Я не видел армии лучше! — писал он Джону Стиллу. А теперь... они были похожи на свору бродяг и нищих.

Как они посмели причинить ему это! Он золотой король, баловень судьбы. До сих пор он получал все, что ни пожелает, за исключением сына. На мгновение он вспомнил об этом и бросил на жену недовольный взгляд. На глазах у нее были слезы. Она может плакать об этой банде пугал, когда ей следовало бы плакать, потому что она его подвела и, хотя и может забеременеть, не в состоянии родить здорового мальчика. Катарина повернулась к нему.

— Вон милорд Дорсет, Генрих. О, бедный Дорсет. Как он болен. Посмотри на него. Он не может идти. Его несут на носилках.

Король проследил ее взгляд и подошел к носилкам, на которых лежала истощенная фигура человека, некогда бывшего чемпионом турниров. При виде больного Генрих почувствовал отвращение.

— Дорсет! — вскричал он.— Что это значит? Я послал тебя с армией и приказом сражаться до победы. Ты возвращаешься с этими... пугалами... и позорным поражением.

Дорсет попытался увидеть, кто это возвышается над ним и кричит на него. Он сказал:

— Где я? Сейчас ночь?

— Ты в присутствии твоего короля,— проревел Генрих.

— Они поднимут мятеж,— пробормотал Дорсет.— Они больше не вынесут. Что, сейчас еще утро?

— Унесите его,— закричал король.— Не хочу больше видеть его предательское лицо.

Носилки подхватили и пронесли дальше.

— Он болен, очень болен,— попыталась сказать Катарина. Генрих взглянул на нее, и она заметила этот характерный прищур его глаз.

— Он еще не так заболеет, когда я с ним разделаюсь!

— Ты не можешь винить его за то, что произошло.