Я научилась просто, мудро жить

* * *

• Любовь покоряет обманно
• Напевом простым, неискусным.
• Еще так недавно-странно
• Ты не был седым и грустным.

• И когда она улыбалась
• В садах твоих, в доме, в поле,
• Повсюду тебе казалось,
• Что вольный ты и на воле.

• Был светел ты, взятый ею
• И пивший ее отравы.
• Ведь звезды были крупнее,
• Ведь пахли иначе травы.
• Осенние травы.

Осень 1911, Царское Село

* * *

• И мальчик, что играет на волынке,
• И девочка, что свой плетет венок,
• И две в лесу скрестившихся тропинки,
• И в дальнем поле дальний огонек, —

• Я вижу все. Я все запоминаю,
• Любовно-кротко в сердце берегу.
• Лишь одного я никогда не знаю
• И даже вспомнить больше не могу.

• Я не прошу ни мудрости, ни силы.
• О, только дайте греться у огня!
• Мне холодно… Крылатый иль бескрылый,
• Веселый бог не посетит меня.

30 ноября 1911, Царское Село

ОТРЫВОК

• …И кто-то, во мраке дерев незримый,
• Зашуршал опавшей листвой
• И крикнул: «Что сделал с тобой любимый,
• Что сделал любимый твой!

• Словно тронуты черной, густою тушью
• Тяжелые веки твои.
• Он предал тебя тоске и удушью
• Отравительницы любви.

• Ты давно перестала считать уколы —
• Грудь мертва под острой иглой.
• И напрасно стараешься быть веселой —
• Легче в гроб тебе лечь живой!…»

• Я сказала обидчику: «Хитрый, черный,
• Верно, нет у тебя стыда.
• Он тихий, он нежный, он мне покорный,
• Влюбленный в меня навсегда!»

26 декабря 1911

Николай Гумилев

Осенью 1911 года Гумилевы вернулись из Слепнева позже обычного. В связи с переездом в новый собственный дом в Царском Селе.

Дом, который присмотрела и вскорости купила Анна Ивановна, выбирался с расчетом на долгую жизнь: чтобы был и поместительным и удобным; свекровь Анны Андреевны гордилась своей репутацией хорошей хозяйки. Молодоженам отвели целый этаж, невестке – отдельную комнату, рядом с рабочим кабинетом мужа и библиотекой. Гостиную, по настоянию Николая Степановича, обставили в стиле «модерн», для остальных комнат привезли из Слепнева прадедовскую мебель красного дерева. Анна обрадовалась: отдельная комната, теплая, уютная, обставленная старинной мебелью – как она мечтала о домашнем семейном уюте в годы южной бездомности! Она вообще всю жизнь страстно хотела того, чего у нее ни в детстве, ни потом не было: семейного уюта и «простой домашней жизни». Однако очень скоро уютный дом мужа (все, кто бывал у Гумилевых в Царском Селе, утверждают единогласно, что семья поэта была радушной, устоявшейся, хорошей чиновничьей семьей) стал казаться ей нежилым, наполненным неживыми вещами («сердце бедное измаялось в нежилом дому твоем»). Дело было, конечно, не в вещах, а в людях, и прежде всего в жене старшего из братьев Гумилевых, которая всем своим поведением подчеркивала, что Анна «чуждый элемент»:

«В дом влилось много чуждого элемента… В семье очутились две Анны Андреевны. Я блондинка, А. А. брюнетка… Она держалась в стороне от семьи. Поздно вставала, являлась к завтраку около часа, последняя, и войдя в столовую, говорила: „Здравствуйте все!“ За столом большей частью была отсутствующей, потом исчезала в свою комнату либо уезжала в Петербург».

Уезжал с раннего утра в Петербург и Николай Степанович, а возвращался заполночь. Он поступил в университет, а кроме того, активно сотрудничал в журнале «Аполлон».

Парижские приключения (легкий, без продолжения, вполне в духе времени, роман с художником Амедео Модильяни, тогда еще совсем не знаменитым), как это ни странно, восстановили супружеское согласие. В томик Теофиля Готье, привезенный из Франции специально для неверного, романтически влюбленного в кузину Николая Степановича, неверная его жена, как бы по забывчивости, вложила романтическое послание от парижского своего поклонника – Модильяни. Николай Степанович пришел в бешенство. Расквитавшись и повинившись, супруги помирились. И вроде бы простили друг другу: он ей – Модильяни и увеселительную прогулку в Париж, она ему – Машеньку и Африку. Тем легче простила, что убедила себя: влюбленности мужа – всего лишь «средство для ярко-певучих стихов», не зря Николай Степанович так часто и с таким нажимом цитировал именно эти строки своего кумира Валерия Брюсова. Отдадим должное Николаю Гумилеву: ни влюбленность в смертельно больную кузину, ни отвращение к «женским истерикам», ни ревность к поклонникам жены, которых становилось все больше и больше, не помешали ему заметить, что написанные Анной за время его отсутствия стихи решительно не похожи на ее прежние девичьи экзерсисы. О первой и, может быть, самой главной, потому что первая, литературной победе, пока еще внутри домашнего круга, Ахматова рассказала так: