Чудо в пушистых перьях

— Пойдем сожрем чего-нибудь.

— Я голубцы ела.

— Понравились?

— Очень.

— Слава богу. Ну не хочешь есть, так чаю попьем. У меня клиент через час по записи, времени достаточно.

Мы пили с Земфирой чай и вели неспешную беседу. Пить чай Земфира предпочитала в гостиной, сидя в мягком кресле перед антикварным столиком на гнутых ножках.

— Вчера к папе какой-то хмырь приходил, — сообщила она, — но не застал. И со мной долго беседовал.

— Чего хотел?

— Филонова, — вздохнула Земфира. — Предлагал большие деньги.

Я перевела взгляд на картину, которая висела напротив. Разобрать, что там изображено на ней, было затруднительно. Правда, в этом смысле она мало чем отличалась от папиных картин, висящих по соседству, но чтоб отличие все же было, папа для бестолковых написал фломастером на раме: «Филонов», и картина стала выделяться.

— Я беспокоюсь, — робко продолжила Земфира. — Не хочу критиковать папу, но боюсь, как бы нас не ограбили.

Если честно, я тоже беспокоилась, папуля налево-направо распространялся о том, что у него в гостиной висит шедевр стоимостью в несколько тысяч долларов. Вполне мог найтись олух, который в это поверит. Если учесть, что жизнь уголовников папуля изучал не зря и в их среде у него осталось много знакомых, людей корыстных и весьма далеких от искусства, беспокойство мое только увеличивалось.

— Почему бы папуле не прекратить свои рассказы о Филонове? — вздохнула я.

— Ты же знаешь папу, — пожала плечами Земфира. — Я намекнула ему, что он мог бы подарить Филонова музею. Папа очень рассердился, ведь это твое приданое.

Мы уставились на живописный шедевр и дружно вздохнули.

Не поднимаясь с кресла, Земфира извлекла из низенького шкафчика бутылку коньяка и спросила:

— Выпьешь?

— Не-а, — испуганно покачала я головой.

— И в кого ты у нас такая? — посетовала Земфира и выпила коньячку, достав из того же шкафчика рюмку внушительных размеров.

— Еще новости есть? — на всякий случай спросила я.

— У папы были видения. Он выходил в космос. Имел длительную связь с Шамбалой, но тут его похитили инопланетяне, и ничего путного из этой связи не вышло, — грустно закончила Земфира.

— Что нового в Шамбале? — кашлянув, спросила я. Земфира закатила глаза, а я поняла, что сморозила глупость, и застыдилась. Но Земфира злиться на меня не стала и с очередным вздохом заметила:

— Нас ожидают большие испытания.

— Само собой, — в ответ вздохнула я.

Тут в дверь позвонили.

— Клиент, — шепнула Земфира, вскакивая с кресла. Она нахлобучила парик, сделала зверское выражение лица и заспешила в прихожую, а я подумала, что, раз она занята, мне здесь тоже делать нечего, и побрела следом. Клиентом оказался рослый молодой человек с полным отсутствием вторичных половых признаков. Земфира весело подмигнула мне за его спиной, и я удалилась.

Выйдя на улицу, я постояла немного, сунув руки в карманы джинсов и перекатываясь с пятки на носок, а затем подумала, что, несмотря на низкий процент возможной удачи, стоит попробовать встретиться с папой. Вдруг он сможет меня выслушать? Земфира права, все нравственно-этические вопросы папуля разрешал блестяще, и если он скажет: «Сейчас же иди в милицию», значит, туда надо бегом бежать и нечего раздумывать.

Я кивнула и уверенной походкой направилась в соседний двор. Если папулю похитили инопланетяне, значит, он в дворницкой у Михалыча. Дворник Михалыч имел жилплощадь в полуподвальном помещении, где часто проводили время те, чью жизнь папа в настоящий момент изучал.

Не успела я войти во двор, как обнаружила самого Михалыча. С разнесчастным видом он сидел на детских качелях и смотрел куда-то в направлении чердака.

— Добрый день, — сказала я, подходя ближе.

— Как для кого, — ответил дворник. Было ему лет шестьдесят, маленький, худой, с пышными усами и седой шевелюрой, он чем-то напоминал Карла Маркса карманного формата, то есть сходство было, но величием не пахло. Тут он перевел взгляд на меня, и на глазах его выступили слезы. — Васена, горе-то какое, — прошептал он. Я привалилась к качелям, чтоб удержаться на ногах, и тревожно спросила:

— Какое?

— Чего?

— Горе какое?

— Ох, лучше не спрашивай… — Михалыч вытер глаза ладонью и вновь уставился на чердачное окно напротив, я тоже посмотрела в том направлении, но ничего интересного не увидела. — Вот я сижу и думаю, — заговорил Михалыч, — нет справедливости в жизни. Господи! — рявкнул он, не отводя взора от чердачного окна, я немного присела, чтоб проследить его взгляд, и до меня наконец дошло, что смотрит Михалыч на облако, которое зависло как раз в районе чердака. Именно в этом месте, по его представлению, должно быть, обретался господь. По крайней мере Михалыч говорил так, точно был стопроцентно уверен, что его услышат. — Где же справедливость на свете? Нет, нигде нет, отвечу я тебе, и это грустно. — Ему в самом деле сделалось грустно, да так, что на его глазах вновь выступили слезы.