Мизерере

— И что?

— Они появились не в семидесятых годах. Куда там. В некоторых даже содержится гемосидерин. Следы железа, проще говоря, крови. А это значит, что рубцы едва образовались.

— Неужели его пытали в этом году?

— Да нет, не пытали. По-моему, тут все куда гаже…

— То есть?

— Он сам себя изувечил. Такие раны характерны для некоторых видов извращений. Ты перевязываешь себе член, чтобы повысить чувствительность…

Армянин хранил молчание. Мендес продолжал:

— Знал бы ты, с чем приходится сталкиваться… Да вот на прошлой неделе я получил фрагмент фаллоса. По почте. Кусочек члена, клянусь. И на этом кусочке…

— Ты считаешь Гетца извращенцем?

— Садомазохистом. Хотя я не уверен на все сто. Но мне нетрудно себе представить, как он кромсает свой пенис…

Касдан подумал о Насере — молодом педике. Участвовал он в этих грязных забавах? Тут он вспомнил об их эротических играх на водопроводной станции. Наметился новый след. Причудливый мир извращенцев. И версия о неизвестном сексуальном партнере, садисте и убийце.

— Больше ничего?

— Еще с протезом не все ясно.

— Какой протез?

— Я тебе вчера говорил, что Гетц перенес операцию.

— О'кей. Вспомнил.

— По номеру протеза я хотел выяснить, где он изготовлен и кем была сделана операция.

— Не вышло?

— Нет. Хотя происхождение мне известно — протез изготовлен крупной французской лабораторией, но не удалось установить, какая клиника его приобрела. Никаких следов.

— Как ты это объяснишь?

— Получается, что его вывезли за границу. Но тогда остался бы след на таможне. А его нет. Протез покинул Францию, но никакой иной границы не пересекал. Совершенно непонятно.

Касдан терялся в догадках. Может, это просто бюрократическая ошибка? Пока его больше занимало другое открытие: возможная склонность чилийца к садомазохизму.

Касдан поблагодарил Мендеса за очередной факт, который узнал на несколько часов раньше Верну, и отключился. Свернул с кольцевого бульвара на улицу Шапель, наслаждаясь отсутствием пробок. Вообще-то эта дорога вечно забита. А еще ему нравился ночной Париж под дождем: блестящий и умытый. Сорок лет ему приходилось ездить ночью по городу, и до сих пор не надоело.

Снова зазвонил телефон.

Касдан ответил, выруливая на улицу Мак-Дормуа.

— Месье Касдан?

— Это я, — сказал он, не узнавая голос.

— Я отец Станислас. Священник прихода Нотр-Дам-дю-Розер в Четырнадцатом округе.

Один из тех, кого он не застал, объезжая сегодня храмы.

— Я узнал о смерти Вильгельма Гетца. Чудовищно. Невероятно.

— Кто вам сообщил?

— Отец Саркис. Оставил сообщение. Мы хорошо знакомы. Вы — тот инспектор, которому поручено следствие?

«Инспектор». Сколько еще веков будут использовать это слово, полностью вышедшее из употребления? Но не ему привередничать.

— Да-да, — подтвердил Касдан.

— Чем я могу вам помочь?

— Я хочу больше узнать о Гетце. Понять, что он был за человек.

Святой отец набросал привычный портрет. Образцовый иммигрант, безгранично преданный музыке. Из духа противоречия Касдан задал провокационный вопрос:

— А о том, что он гомосексуалист, вы знали?

— Догадывался.

— И вас это не смущало?

— С какой стати? Похоже, у вас не слишком… широкие взгляды, инспектор.

— Как по-вашему, Гетц жил двойной жизнью?

— Вы имеет в виду его гомосексуализм?

— Или что-нибудь еще. Извращенные вкусы, сексуальные отклонения…

Касдан ожидал возмущенной вспышки — он нарочно перегнул палку. Но ответом ему было только молчание. Казалось, священник задумался.

— Вы что-то за ним замечали? — настаивал армянин.

— Не совсем так…

— Вам что-то известно?

— Возможно, здесь нет никакой связи… Но у нас кое-что произошло.

— Что именно?

— Пропал певчий. Из нашего хора.

— Ребенок?

— Да, ребенок. Два года назад.

— Как это случилось?

— Мальчик исчез, вот и все. Словно испарился. Бесследно. Сначала думали, он сбежал из дома. Следствие выяснило, что он собирал вещи. Но от такого ребенка, как он, никто не ожидал ничего подобного.

— Погодите, я припаркуюсь.

Касдан подъехал к надземному метро на бульваре Шапель. Он поставил машину в тени металлических конструкций, выключил мотор и вынул блокнот.