Мизерере

Русский сел на пассажирское сиденье. Армянин тронулся. Первые километры прошли в молчании. Минут через десять парень взялся за вчерашнее. Папиросная бумага. Светлый табак…

— Ты что делаешь?

— А вы как думаете? Сам директор центра раздает нам гашиш. Говорит, это природный продукт. В столовой висит табличка: «Да здравствует конопля!» Представляете?

— А тебе никогда не говорили, что это вредно для мозгов?

Волокин провел языком по клейкому краю папиросной бумаги и склеил два листочка.

— Там у нас это наименьшее из зол.

— В Камеруне говорили: «Пуля в заднице лучше пули в сердце».

— Вот-вот. А какой он, Камерун?

— Далекий.

— От Франции?

— И от нынешних времен. Иногда мне не верится, что я там был.

— Я и не знал, что там была война…

— Ты не один такой. И слава богу.

Волокин осторожно извлек из фольги палочку конопли. Поджег зажигалкой уголок и раскрошил его над табаком. Пьянящий запах наркотика заполонил салон. Касдан опустил стекло, подумав, что денек уже принимает странный оборот.

Он решил перейти прямо к делу:

— Как ты прознал про Танги Визеля?

— Кого-кого?

— Танги Визеля. Пропавшего мальчишку из хора Нотр-Дам-дю-Розер.

— Какой мальчишка? Какой еще хор?

Касдан оглянулся на Волокина — тот скручивал косяк.

— Так ты не в курсе?

— Клянусь, ваша честь, — ответил тот, поднимая правую руку с косяком.

Касдан сдал назад и свернул на подъездной путь к автомагистрали. Ночью он выяснил, какая следственная группа занималась исчезновением маленького Танги: ребята из третьего подразделения судебной полиции на проспекте Мен, а вовсе не отдел по защите прав несовершеннолетних. Так что русский вполне мог и не знать.

Он вкратце изложил ему суть дела:

— Два года назад пропал мальчишка. Он пел в одном из хоров, где Гетц был регентом. В церкви Нотр-Дам-дю-Розер.

— Я не знал даже, что Гетц руководил не одним хором. А при каких обстоятельствах он пропал?

— Вечером мальчик вышел из прихода, а домой так и не вернулся.

— Может, пустился в бега?

— Говорят, он и правда собрал вещи. Следствие ни к чему не привело. Танги Визель испарился.

— Возможно, это подтверждает мое предположение о педофилии. Но не стоит забегать вперед.

— Ты прав. Нет никаких доказательств, что Гетц причастен к исчезновению мальчишки. Совершенно никаких.

Волокин закурил косяк. Запах гашиша в салоне усилился. Касдану он всегда нравился. Он напоминал ему об Африке. Он отметил контраст между этим жарким экзотическим ароматом и унылым видом, открывавшимся из машины: черные поля, грязные домишки, размалеванная в кричащие цвета торговая зона.

— Я всю ночь копался в разных базах данных, — продолжал он. — Хотел выяснить, был ли Гетц раньше замечен в чем-то подобном. Но ничего не нашел. — Он щелкнул по зубам ногтем большого пальца. — Я перерыл всю базу данных на лиц, замеченных в сексуальных правонарушениях. Заглянул в архивы твоего отдела, отдела по борьбе с преступлениями против личности. Но фамилия Гетца мне не попадалась ни разу. Он белее снега.

Волокин медленно выдохнул дым через нос.

— Раз вы приехали за мной, вы не так уж в этом уверены. — Он старательно выдохнул еще одну длинную струю. — Вообще-то с педофилами нельзя полагаться на базы данных. Я знавал многих, которые годами ускользали из сетей. Педофил — зверь сверхосторожный. И хитрый. Уж точно не из тех отморозков, с которыми вы привыкли иметь дело. Он опасается не только легавых, но и всех вообще. Даже самого Бога. Он противостоит всему миру. Ему известно, что он чудовище. Что никто его не понимает. Что в тюрьме другие подонки его прикончат. Это придает ему изворотливости и умения стать невидимым.

Касдан дернул плечом и продолжил свой рассказ:

— На Насера я тоже ничего не нарыл.

— На кого?

— На дружка Гетца. Ты хоть знаешь, что чилиец был педиком?

— Нет.

Армянин вздохнул:

— Насер — маврикиец индийского происхождения. Он уже несколько лет сожительствовал с Гетцем и потихоньку приторговывал собой. Я даже удивился, что у вас в отделе не заведено на него дела. Я-то думал, парня уже задерживали где-нибудь на площади Дофин, в квартале Маре, в общем, там, где тусуются такие, как он. И он был несовершеннолетним.

— А я ничего не знал.

— По-моему, ты вообще ничего не знаешь.