Мизерере

44

Семнадцать часов, а Волокин все еще сидел в интернет-кафе.

С адвокатом трудностей не возникло.

Он нашел его за полчаса.

Сначала он прошелся по сайтам, посвященным защите прав человека, а точнее, людям, пропавшим без вести при латиноамериканских военных диктатурах. Он составил список французских судебных служащих и адвокатов, занимавшихся жалобами против чилийского режима. Затем он связался с «Франстелекомом» и, представившись полицейским, твердым голосом назвал свой регистрационный номер. И наконец, обзвонил каждого из этих трепачей, занятых рождественскими хлопотами, кого застав дома (было воскресенье), а кого поймав на мобильном.

Восьмой оказалась Женевьева Харова из парижской коллегии адвокатов, специалистка по преступлениям против человечности, сотрудничающая с Международным уголовным судом в Гааге по делам бывшей Югославии и Руанды.

— Да, Вильгельм Гетц мне звонил, — признала мэтр Харова, сообщив, что она сидит в парикмахерской.

— Когда?

— Дней десять назад.

— Он рассказал вам, что у него на уме?

— Речь шла о добровольном признании. Он был готов свидетельствовать против лиц, замешанных в исчезновении людей, похищениях и пытках в Чили.

Она говорила снисходительным тоном, в котором проскальзывали нетерпение и презрение. До него доносились характерные для парикмахерской звуки. Лязганье ножниц. Шум фенов. Шепотки.

— Почему он позвонил именно вам?

— Я веду много дел такого рода, связанных с исчезновением выходцев из Франции в семьдесят третьем — семьдесят восьмом годах.

— Кто ваши подозреваемые?

— Нашей главной целью был генерал Пиночет. Был, пока не умер. Есть и другие. Командование карательных отрядов Сантьяго. Главари политической полиции.

— Вы можете назвать их имена?

— Их около тридцати.

Волокин продиктовал свой мейл и попросил ее переслать список, прежде чем праздновать Рождество.

— Что еще он вам сказал?

— Ничего особенного. Мы собирались все обсудить при встрече. Я не очень-то поверила в его историю. Понимаете, мы получаем много свидетельств от жертв. Мужчин и женщин, безвинно брошенных в тюрьму, подвергшихся пыткам. Но сами палачи к нам обращаются очень редко. А Гетц говорил о себе как о раскаявшемся палаче. Так что его свидетельство могло оказаться или очень ценным, или пустышкой.

— А он ничего не говорил о репрессиях, в которых участвовал?

— Ни слова. Правда, сказал кое-что странное.

— Что именно?

— «Преступления продолжаются». Словно речь шла о сегодняшнем дне.

— Но вы с ним так и не встретились?

— Нет. Встреча была назначена на позавчера. Он не пришел. Что подтвердило мои предположения. Очередной мифоман. Простите, но я спешу. — Послышался надменный смешок с ноткой сожаления. — Понимаете, у меня краска на голове.

Волокин не удержался от искушения поставить ее на место:

— Вильгельма Гетца убили. И одно я скажу вам наверняка: пустышкой он не был.

— Убили? Когда?

— Четыре дня назад. В церкви. Больше мне добавить нечего.

— Невероятно. В газетах ничего…

— Мы делаем все, чтобы избежать огласки. Я вам перезвоню, когда у нас появится что-то серьезное. И не забудьте: я жду от вас список фамилий.

Волокин повесил трубку. «Преступления продолжаются». И это еще мягко сказано. А ведь Гетц ничего не знал о трех будущих убийствах. Значит, он намекал на другие преступления. Но какие? И кто жертвы? Собирался ли он свидетельствовать против самого El Ogro? И почему вдруг передумал?

Легавый отбросил вопросы, на которые все равно не было ответа, и вернулся к одной из своих собственных гипотез. Об украденных детях. Решил чередовать: часть звонков он делает для Касдана, часть для себя. Между двумя направлениями расследования нет ни малейшего противоречия, потому что все это правда.

Он снова позвонил в приход Блаженного Августина, чтобы убедиться, не был ли отец Оливье хоть как-то связан с исчезновением детей. Ему ответил запыхавшийся и сдержанный священник.

— Я вас не знаю, — отрезал он.

— В каждой следственной группе шесть человек, и…

— Я не желаю говорить ни с кем, кроме капитана Маршелье. Впрочем, мне все равно некогда, и…

— Вот как мы поступим, святой отец, — одернул его Волокин. — Либо вы сейчас же и без всяких отговорок ответите на мои вопросы, либо я позвоню своим друзьям-журналистам.