Black & Red

– Опишите. Я хочу быть там с вами.

– Я давно там не был. Окна… большие окна на реку… Зал… зеленые стены, мраморный пол, колонны, скамьи черной кожи – можно сидеть, смотреть на реку… ждать…

– Чего ждать?

– Вызова.

Деметриос ощутил какой-то внутренний толчок. И потом все как-то разгладилось, и не было уже той упругой встречной волны. Он преодолел его, сломал, подчинил. И теперь можно было приступать к главному. Он помнил, где и при каких обстоятельствах встретился с Ермаковым. Тот музейный зал, заполненный римскими статуями, голый император в виде бога Марса, бронзовые павлины, мраморный Антиной – любовник, утонувший или утопленный в Ниле… Ермаков упомянул зеленые стены, мраморный пол, колонны – чем не римский дизайн…

– А теперь опишите мне место, которое не хотите, боитесь вспоминать.

– Берег реки, – голос Ермакова звучал глухо.

– Вы были в Египте? Ездили туда? – спросил Деметриос. Ему казалось: он на правильном пути. Странный припадок произошел с Ермаковым тогда, когда там, на выставке, экскурсовод начала повествовать о том, как императорский гей Антиной был утоплен в Ниле.

– Я ездил в Египет.

– Вы тонули?

– Нет.

– Вас пытались утопить?

– Да.

– Вас хотели убить?

– Да.

– В Египте, на Ниле?

– Нет. Маленькая речка, совсем маленькая речка, наш лагерь был на берегу.

– Какой лагерь?

– Детский. Мать меня отправила на лето. У нее появился мужчина, и я мешал им… я мешал… Я был там один, совсем один, и некому было меня защитить.

– Сколько вам было лет тогда? – спросил Деметриос обескураженно: неужели и эта его «теория», как и теория «барабанщика», лопнула как мыльный пузырь?

– Двенадцать. Я был один там. А их было четверо, все старшие. Они всегда ходили вместе, группой. Они встретили меня после отбоя на берегу. Я не знал тогда, ничего еще не знал, я не был слабым, но их было четверо. Если бы они только избили меня…

– Что они сделали?

– Сшибли меня с ног, поставили на колени. Двое держали меня, а один… он расстегнул свой ремень, спустил брюки и… Я не хотел, я бился с ними, дрался. Они схватили меня, потащили в воду и начали топить, вытаскивали из воды за волосы и снова топили, пока я не сдался им. Пока не сдался… Они делали это со мной по очереди… Сопели, ржали, а я давился, не мог даже выплюнуть… А на следующий день они подкараулили меня в душе и опять… Включали горячую воду в кране, кипяток, и держали меня, пока я не… Там, в душевой, они изнасиловали меня, и я… я об этом никому не сказал. Мать приезжала повидаться на выходные, я и ей не сказал… не признался.

– Почему?

Ермаков молчал, взгляд его был пуст.

– Почему?

– Я не знаю… мне это понравилось… не сразу, потом, это же было еще много раз, продолжалось. И я уже не сопротивлялся, и они не грозили, что утопят меня. А затем у меня болела задница и спина болела, а врач лагеря решил, что я застудил почки, перекупался, и меня отправили домой… Потом я часто думал об этом… было стыдно, но я хотел… Было стыдно, страшно, но я хотел…

– Хотите до сих пор?

– Я мужчина.

– Вы красивый мужчина. Вы знаете, что вы очень привлекательны?

– Я лучше умру.

Деметриос встал, подошел к нему. Он мог торжествовать: сеанс гипноза удался. Но вместо торжества были лишь жалость и сострадание. А тот прежний жгучий профессиональный интерес пропал.

– Это было и прошло, – сказал он. – Прошло. Вы слышите?

– Это было со мной.

– Это было со многими до вас. И это прошло, – повторил Деметриос. – Кончилось. И в этом нет никакого позора. Вы сейчас проснетесь.

– Да.

– Вы проснетесь на счет «тринадцать». Я начинаю считать: раз… два…

Когда он произнес «тринадцать», Ермаков глубоко вздохнул. Пошевелился.

– Ну вот и все. Запомните, в этом нет никакого позора, – повторил Деметриос.

– В чем?

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. – Ермаков огляделся. – А что? Что было-то? Я уснул?

– Вы уснули и разговаривали во сне. У меня такое правило, пациенты должны знать, что было с ними в процессе гипнотического сеанса. – Деметриос вытащил из ящика диктофон, перемотал, однако, не всю пленку. – Вот послушайте. Только спокойно. Бояться больше нечего, нарыв лопнул. Вы слушайте, а потом мы с вами обсудим это. Я пока кофе сварю покрепче, чаем зеленым тут не обойдешься.

Он закрыл дверь кабинета, оставляя Ермакова наедине с записью. Когда кофе сварился, он положил в одну из чашек маленькую голубую таблетку – из такой же упаковки, которую до этого дал Оксане для Владимира Жуковского.