Райский сад

– Что? – спросил отец.

– К черту охоту на слонов, – повторил Дэвид.

– Смотри, не испорти все дело, – сказал отец и пристально посмотрел на него.

«Ну и пусть, – подумал Дэвид. – Его не проведешь. Теперь он все понял и не будет мне доверять. И не надо. А я никогда больше ничего не скажу ни ему, ни кому другому. Никогда, никогда, никогда».

В то утро он прервал работу над рассказом об охоте на этом месте. Он понимал, что у него еще не все получилось. Он не сумел рассказать, каким чудовищным показался им череп, когда они наткнулись на него в лесу, и какие туннели прорыли под ним жуки, и как эти туннели открылись им, напоминая брошенные штреки или катакомбы, после того как слон сдвинул череп. Ему не удалось передать, каким большим был участок, на котором лежали белые кости, и как следы слона кружили вокруг места, где был убит его друг; идя по ним, он мог представить себе, как бродил здесь слон и что он видел. Он не рассказал ни о широкой, протоптанной слоном тропе, которая походила на проложенную в лесу дорогу, ни об отполированных до блеска стволах деревьев, о которые чесались слоны, ни о том, как пересекались, напоминая схему парижского метро, тропы других слонов. Он не передал, как темно было в лесу, когда смыкались кроны деревьев, и еще многое другое, о чем надо было рассказать не так, как он помнил, а так, как это было на самом деле. Расстояния не так важны, они остаются такими, как ты их запомнил. Зато передать, как менялось его отношение к Джуме и отцу, к самой охоте, было труднее всего, потому что воспоминания истощили его. Но с усталостью приходило понимание. Работая над рассказом, он постепенно начинал осознавать, что же произошло. Еще надо было передать реальное ощущение отвратительности происходящего, и сделать это он мог, только отказавшись от стилистических красот через описание действительных, запомнившихся ему деталей. Завтра он все поправит и потом будет писать дальше.

Он убрал тетради с рукописью в чемоданчик, запер его, вышел из своей комнаты и прошел вдоль гостиницы туда, где читала Марита.

– Будешь завтракать? – спросила она.

– Пожалуй, лучше выпью что-нибудь.

– Тогда пойдем в бар, – сказала она. – Там прохладнее.

Они сели на высокие табуреты, Дэвид налил виски и разбавил его минеральной водой.

– Что Кэтрин?

– Уехала очень довольная и веселая.

– А ты?

– Счастливая, застенчивая и спокойная.

– Такая застенчивая, что и поцеловать тебя нельзя?

Они обнялись, и он почувствовал, как глубока была его раздвоенность. Работа помогала ему собраться, обрести некий внутренний стержень, который нельзя ни расколоть, ни повредить. Он это знал, в этом и была его сила. Во всем остальном с ним можно было делать что угодно.

Пока официант накрывал на стол, они сидели в баре. И даже здесь и потом за столом под соснами в воздухе чувствовалась первая осенняя прохлада, принесенная бризом с моря.

– Этот холодный ветер дует от самого Курдистана, – сказал Дэвид. – Скоро придет пора экваториальных штормов.

– Сегодня все спокойно, – сказала девушка. – Сегодня нам не о чем беспокоиться.

– Ветра не было с тех пор, как мы познакомились.

– У тебя такая хорошая память?

– Мне кажется, это было еще до войны.

– А я последние три дня была на войне, – сказала девушка. – И вернулась только сегодня утром.

– Я стараюсь о ней не думать, – ответил Дэвид.

– Наконец я прочла про войну, – сказала Марита, – мне только непонятно, что думаешь ты. Из книги это не ясно.

Он налил ей и заново наполнил свой стакан.

– Я сам разобрался только потом, – сказал он. – Поэтому я и не притворялся, что понимаю. Я старался ни о чем не думать, пока шла война. Я лишь чувствовал, наблюдал, действовал и еще решал боевые задачи. Вот почему книга не так хороша. Тогда я еще мало что понимал.

– Книга очень хорошая. Особенно описание полетов и людей.

– Да, у меня хорошо получаются люди и всякие технические и тактические детали, – сказал Дэвид. – Поверь, это не болтовня и не бахвальство. Но, Марита, когда человек по-настоящему воюет, ему не до себя. Собственная персона не имеет значения. Стыдно было бы даже думать о себе.

– Но потом все понимаешь?

– Конечно. Но не всегда.

– Можно, я прочту твои записи о нас?

Дэвид подлил в стаканы еще вина.

– И много она тебе рассказала?

– Говорит, что все. Она ведь хорошая рассказчица.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты читала, – сказал Дэвид. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Я писал, еще не зная, что появишься ты. Я не могу запретить ей рассказывать тебе, но читать все это тебе ни к чему.