Алиедора

Дигвил молча кивнул. Северяне не стремились к завоеваниям. Им не требовались земли и укреплённые замки. Ничего, кроме лишь битвы, крови, пожаров и разрушения.

Потом, насытившись кровавыми игрищами, они покидали истерзанные берега. Чёрные костуры исчезали в морских туманах, чтобы вынырнуть вновь… когда?

– Где же они, батюшка?

– Заметили их в устье Эсти. Куда потом направятся – один Ом ведает. Может, повезёт нам, на Доарн двинут, ну а может, и на нас, – Мервен Деррано покряхтел. – Но готовиться нам надо ко всему. Теперь понял, сын, почему я не усердствую с осадой?

– Понял, батюшка, – поклонился тот.

Глава 7

К северу от меодорской столицы лежит область крутобоких холмов, перевитых, словно кудри собравшейся на праздник девушки, лентами нешироких и мелких речек. Их все, словно заботливая мать, собирает озеро Эсти; места эти зовутся кейвором, что на языке некогда обитавших здесь гномов означает «текучее серебро». Тут почти не пашут землю; зато по пастбищам бродят многочисленные стада, гудят крылатые труженики-медосборцы, а город Иллит славен своими ремёслами.

Именно туда, к кейвору, в свой черёд и добрались благородные кондотьеры. С ними – и трёхглазый волшебник Метхли вместе с доньятой Алиедорой.

Доарнским наёмникам улыбалась удача. Обозлившись на докучливый отряд, дольинцы начали охоту; трижды кондотьерам пришлось выдержать открытый бой. Всякий раз выручал трёхглазый чародей; что он делал, Алиедора так и не поняла, но от плодов им сделанного девушку выворачивало наизнанку. Лопнувшие тела, разбросанные внутренности, кровь, кровь, кровь на дымящемся снегу; и шевелящиеся, словно змеи, кишки.

Впрочем, это делал не он. Это делали они. Метхли и Алиедора. Вместе.

Волшебник продолжал учить её. Теперь слова и жесты, вдыхание неощутимого другими металлически-кислого запаха приводили доньяту в странное состояние между явью и… нет, не сном, но иной явью. Там требовались уже другие слова и жесты – на которые уже приходил ответ. Что-то огромное шевелилось где-то в глубине, выбрасывая вверх призрачные щупальца, оборачивающиеся тут, на поверхности, чьим-то ужасом, кровью, болью и смертью. А может, и чем-то хуже.

«Я выжила, – с упрямой и злой радостью думала доньята. – Я больше не испуганный шерстистик, в ужасе мечущийся по охваченному пожаром дому. Я сражаюсь за свой Меодор. За замок Венти. Я мщу за папу. За себя. За всех!

А что цена велика… просто так ничего не даётся. И мне, избранной, отмеченной – а ведь не верила сперва! – выпала такая доля. Убивать и мстить. Мстить и убивать».

Тревожных разговоров оказавшихся в кольце доарнцев она не слушала; пропускала мимо ушей вести о других отрядах из-за Эсти, действовавших вокруг Иллита; не обращала внимания на слухи о двигающихся с юга к армии короля Семмера подкреплениях. У неё – своя собственная месть и своя собственная война.

Она машинально отметила, что седельные сумы кондотьеров изрядно потяжелели; но в памяти доньяты не отложились ни ограбленные городки, где собирался «налог свободы», ни повешенный на придорожном суку молодой серф с надетой на шею доской, где красовалась надпись «Дольинский шпион». Алиедора не помнила почти ничего, и даже собственная жизнь перестала казаться чем-то важным по сравнению с её же избранностью.

Так продолжалось несколько недель, она не могла сказать, сколько именно. До тех пор, пока кондотьеры не оказались стоящими на каком-то холме, причём не в одиночку – к ним присоединились другие доарнские отряды. Зачем они собрались вместе – Алиедора не знала.

Как обычно, она сидела в седле на своём гайто, колено к колену с Метхли. Трёхглазый чародей как-то непривычно волновался, шипел и свистел по-змеиному, вертел головой, словно высматривая среди снежных равнин нечто, видимое ему одному.

Холмы плавно спускались к речке, окружённой девственно чистыми, выбеленными зимними лугами. Неширокий приток Эсти был быстр, и морозы так и не смогли его сковать; тёмная лента перечеркнула девственный простор, и над ней поднимались сейчас клубы иссиня-чёрного дыма. Горела небольшая деревушка, горела лениво и обречённо; никто не тушил пожары, но никто и не бежал в разные стороны, спасая то немногое, что удалось выхватить из огня.

Бежать было некому.

От горящей деревни, стоптав плетни и палисады, прямо на холм, где застыли доарнцы, скорым шагом настоящего горного саблезуба наступал немногочисленный отряд, не больше полусотни вооружённых людей в тёмной броне. Они шагали широко, но безо всякого строя, небрежно, словно собравшись не на бой, а на прогулку. Над островерхими шлемами плыло странное знамя – на чёрном фоне белый дракон, свернувшийся в кольцо.