В ловушке

Спускаясь по ступенькам, он пытался вызвать в памяти жену – как она лежала в тот день с неестественно вывернутой головой и открытым ртом. Но ему представлялась лишь бесформенная масса, черты лица никак не приобретали четких очертаний. И чем интенсивней он пытался, чем старательней припоминал форму носа жены, цвет ее волос, тем больше размывались его воспоминания. Вместо Шарлотты перед мысленным взором неожиданно возник образ ее отца: Адольф Пустовка, приземистый, с красным лицом, стоит на кривых ногах в прихожей и тычет указательным пальцем в Йона: «Так вот, чтобы тебе было ясно, дорогой зятек. Этот вот дом мы дарим нашей дочери. Ты тут ни при чем».

– Знал бы ты, как все повернется, – твердо произнес Йон, засмеялся и прошел через вестибюль в заднюю часть дома. Железная дверь по-прежнему скрипела, но ничего, отныне это забота Мерингов.

В гараже все было в порядке. Как и было условлено, рабочие оставили лишь садовый инвентарь и газонокосилку, остальное все убрали и даже подмели за собой. «Мерседес» Шарлотты купил Кох; Йон запросил за него всего пятьсот евро. В целом же он мог гордиться собой, ведь он быстро провернул все домашние дела. Не допустив при этом ни одной ошибки.

Лишь прощание с Эминой стало ложкой дегтя в бочке меда. В один из ее приходов он оставил ей записку с просьбой задержаться на полчаса и дождаться его, так как ему нужно с ней поговорить. Когда он вернулся из школы, она сидела за кухонным столом и начищала до блеска столовое серебро. Он сказал, чтобы она не старалась: он уезжает из Ниндорфа, и серебряные ножи с вилками пролежат много месяцев в мебельном контейнере. Она бросила на него непонимающий взгляд и продолжала работу. Он сел рядом и, выбирая самые простые слова, объяснил, что, к сожалению, вынужден отказаться от ее услуг. Она слушала молча, и он даже не был уверен, поняла ли она его.

– Мне очень жалко, – сказал он наконец и помимо собственной воли заговорил дурацким примитивным языком. – Только этот месяц. Потом все.

– Твоя жена умерла, – пробормотала Эмина. – Ты бедный человек. Счастье прошло.

Чье счастье она имела в виду? Его? Или ее собственное? За свое счастье он не опасался, его ждала жизнь с Юлией и Шарлоттиными деньгами. Но вот найдет ли Эмина такую же хорошую работу, еще неизвестно. Ведь у нее четверо или пятеро детей, или даже шестеро, точно он никогда не помнил. Определенно, три или четыре ребенка где-то учились. Его захлестнула волна сочувствия, и он даже подумал, не подарить ли ей серебряные приборы, которые она чистила. Он ими не дорожил, их выбирали родители Шарлотты, и они всегда ему казались аляповатыми. Эмина могла бы их продать. Но потом он сказал себе, что ее скорей всего обманут и обсчитают, и удовольствовался тем, что сунул турчанке приготовленный конверт с жалованьем и приличной «прощальной» суммой, пожал ее руку и поблагодарил за то, что она всегда содержала дом в идеальном порядке. Наблюдая из окна коридора, как она понуро бредет по улице, он ощутил спазм в горле от жалости. Единственный раз за последние месяцы он был охвачен искренней и сильной печалью, и даже гибель Колумбуса не огорчила его так, как прощание с Эминой. Вечером он упаковал начищенное серебро, а на следующий день после школы отвез на Постштрассе к ювелиру, специализировавшемуся на старинном серебре. Торговаться Йон никогда не умел и не любил, поэтому удовольствовался суммой в девятьсот восемьдесят евро.

Взяв красное кресло, он вышел из дома и запер дверь на ключ. Оставалось лишь попрощаться с Глиссманами, и тогда глава в его жизни под названием «Бансграбен» закончится навсегда. Во всяком случае, он на это надеялся.

Дверь открыла Верена. Пахло жареным луком, из гостиной доносились какие-то клекочущие звуки. Йон отдал ей кресло.

– Ты с ума сошел, да? – воскликнула она. – Неужели оно тебе не нужно и ты хочешь от него отделаться? Красное кресло, Манни, красное кресло Шарлотты! Йон дарит его мне. – Она потащила кресло в комнату, где у телевизора сидел Манни – в рабочей одежде, с бутылкой пива и тарелкой жареного картофеля. На экране мелькали кадры подводной съемки.

– Не буду тебе мешать, – сказал Йон. – Хочу только попрощаться.

– Жалко, – отозвался Манни и убавил звук.

– Жалко! Жалко! – передразнила его Верена. – Жалко – не то слово. По-моему, все рушится на наших глазах. – Она села в кресло и любовно погладила подлокотники. Ее ногти были разноцветными. – Сначала накрылась моя работа, потом случилось несчастье с Шарлоттой, а теперь вот и ты уезжаешь. Но сидеть в кресле классно!