Царь Федор. Орел расправляет крылья

— Ну ты сам посуди, государев человек, — ласково начал атаман, — ну как можно дома да хозяйство бросить? Никак на такое казачки не согласятся. А в остальном мы государю — верные слуги…

Дьяк досадливо сморщился. А Перебийнос продолжил:

— И опять же с Дону-то эвон вы никого не переселяете. Как жили казачки, так и живут.

— Так, да не так… Дон-то пока еще украина и есть. Да и то там из реестровых токмо тысячи три осталось. Остальные уже на Кубань и Терек перебрались. А кто уже и на Яик подался… К тому же те украины покамест тихие, османы там не шибко озоруют. А вот новые границы… э, да что там говорить! Одно то, что вы царского повеления не выполнили, все разговоры всякого смыслу лишает…

— Так вот ты и поясни царю-батюшке, что нельзя так с казаками-то… — снова начал атаман, но дьяк уже смотрел на него как-то… ну как на обреченного, что ли… И вот именно тогда у Перебийноса впервые как-то защемило на сердце.

Дьяк уехал. И без урону. Так что атаман понадеялся, что все обойдется. Но ровно через две недели атамана разбудил громкий барабанный бой…

— Зе… земля! Земля-аа!!!

Андрий Перебийнос встрепенулся и чуть приподнялся, пытаясь разглядеть, что же там такое углядел востроглазый Петро. Но сквозь штормовую муть ничего не было видно. Сидевшие на дне лодьи бабы, сбившиеся в огромную кучу, кое-как укрыв от летящих внутрь стылых брызг самых молодшеньких из детишек, при этом крике тут же зашевелились и закрутили головами.

— Где, Петро? — переспросил атаман.

— Да вон, батько, вон же… горы видны!

— Где? — Атаман поднялся во весь рост. Несколько мгновений он всматривался, щуря глаза и смаргивая висевшую в воздухе водяную пыль, а потом тоже увидел… — Точно! Братцы, а ну, навались!..

Их взяли тепленькими. Прямо в постелях. Только Роман Прокопенко, лихой казак, есаул, заперся в доме с шестью сыновьями и принялся палить из окон, не подпуская к дому царевых стрельцов. Но командовавший стрельцами полковник, потеряв троих ранеными, велел подкатить две пушки и дал по дому шесть залпов. После чего стрельцы вынесли из посеченной насквозь картечью саманной мазанки Прокопенко четырнадцать тел — самого Романа, шести его сыновей, его жены, дочери, невестки, двух внучек и обоих родителей. Бабы, увидев это зрелище, завыли, заголосили… Но больше никто оказывать сопротивление не решился.

Казаков вывели на площадь и усадили на землю. А через полчаса одиннадцать полковых кузнецов принялись споро заковывать казаков в железа. По одному. Еще через час драгунские разъезды пригнали на площадь две сотни казаков, живших на соседних хуторах.

Перебийнос смотрел на все происходящее мрачным взором, а когда на площади появилось начальство, улучил момент и встал перед проходившим мимо полковником:

— За что ж вы нас так, православные? Вместе ж с ворогом бились. Вместе поляка гоняли!

Полковник остановился, смерил атамана взглядом и… вздохнул.

— Не надо было вам бунтовать, казачки, ой не надо… Нешто не поняли, что уже в другом государстве живете? Царь-батюшка бунта дюже не любит. Он почитай два года всей земле русской противился, что вам на выручку идти хотела, токмо потому, что вы-де против своего законного государя бунтовать вздумали, а вы ужо против него… — И полковник махнул рукой.

Атаман сглотнул. Вот ведь попутал бес… защемило же у него тогда сердце. Не послушался предчувствия… да и не остановить тогда было казачков, ой не остановить. Привыкли они к вольнице…

— И что нынче с нами будет? — глухо спросил он.

— А что у нас с татями делают — в железа, да на рудники уральские.

Казаки, чутко прислушивающиеся к его разговору с полковником, зароптали, загомонили горячо. Но тот только взглядом повел, как стоявшие густыми шеренгами вокруг собранных на площади казаков стрельцы тут же взяли ружья на изготовку. И гомон утих. Полковник покачал головой и двинулся дальше. А на плечо атамана опустилась чья-то тяжелая рука. Перебийнос обернулся. Рядом с ним стоял капрал конвойной команды, которая отводила казаков к кузнецам. Атаман набычился и резким движением плеча скинул руку.

— Чего тебе? — грубо произнес он.

— Пойдем, казачок, к кузнецу, — довольно миролюбиво отозвался капрал. — Твоя очередь.

— Я атаман! — вскинулся Перебийнос — Да как ты смеешь…

— Не то говоришь, — нахмурился капрал. — Можа, ты и был атаманом. То мне не ведомо. А ныне ты токмо бунтовщик против государя. И никто более. Так что добром иди. А не то прикладами погоним. Да и закуем в большие железа, а не в легкие. Понятно?