100  

Император сидел, замерев, оцепеневший и неподвижный. На бледном, бескровном лице жили только глаза, они смотрели сквозь плоть привычного, туда, на закат, откуда надвигалась неведомая угроза. И средств, чтобы отразить её, у империи людей уже не оставалось.

Клавдий заставил себя забыться в повседневных делах и заботах большого войска; Император такой возможности не имел. Легионы приближались к Мельину, высланные далеко вперёд дозоры слали сообщение за сообщением, и вести звучали всё мрачней, грозно предвещая наступление последней бури. Запад страны переполняли слухи, один страшнее другого. Люди бежали прочь от Разлома, кто мог – через море, на юг. Когда-то имперская рука дотягивалась и до тех берегов, вассальные княжества и царства платили дань, но с тех пор число легионов поубавилось, императорам хватало неприятностей с Семандрой, а попытка высадиться на юге кончилась провалом ещё при деде нынешнего Императора. После чего его отец – по слову тех же магов Радуги – и начал то злосчастное наступление на Восходном континенте.[4]

«Но Разлом – не моровое поветрие, не военное лихолетье, от него беги – не спасёшься. Можно только наступать. Швыряя легионы без счёта в пасть неведомому врагу, убивая собственную Империю, собой заслоняя ту же злосчастную Семандру… и, возможно, сложится так, что ты, Император, отдашь всё ради победы над Разломом – только лишь затем, чтобы на опустевшие, обезлюдевшие земли пришли захватчики из-за Селинова Вала.

Нет! – кулак Императора врезался в боковину повозки. – Нет и ещё раз нет! Выход должен быть. В своё время удалось предотвратить даже Последние Дни и приход Спасителя. Так неужто не придумаем, как справиться с Разломом?..»

«Ох, не яри себя, – язвительно сказал кто-то. – Может, и не придумаешь. Может, и не справишься. Что тогда? Геройская смерть?»

«Может быть. Но уж точно не жизнь. Не хочу смотреть на последние мгновения мира. Не могу».

…Вечером седьмого дня после битвы армия увидела стены Мельина.

Марш легионов был долог, весна осталась позади, отгорела, погасла; лето надвинулось на поникшие земли Империи, точно косарь на обречённый луг. Император провожал взглядом зелёные рощицы, и молодая листва казалась ему трупной зеленью. Кое-где поднимались озимые, но куда больше полей встречало войско сиротливой, убогой наготой. Поднявшиеся сорняки быстро покрыли некогда жирные пашни, многие дворы стояли разорёнными, брошенными, с сорванными и выпотрошенными крышами. Баронские замки встречали Императора изъявлениями покорности, но большинство крепостей оказалось просто оставлено. Конгрегация зализывала раны, оттянув силы на северо-восток.

…Изъявления покорности от благородных сословий принимал проконсул Клавдий. С квадратной челюстью, краснолицый служака молчаливо и надменно качал головой в ответ на просьбы нобилей припасть к стопам обожаемого монарха.

– Повелитель занят важными государственными делами. Его нельзя беспокоить. – И никто не мог добиться от проконсула иного ответа.

И тем не менее Мельин готовился торжественно встретить Императора. Ещё бы! Семандрийцы разбиты, Тарвус с оставшимися легионами не только удержал речной рубеж, но и отбросил растерявшегося противника ещё дальше на восток. «Сейчас, сейчас повелитель вернётся, и тогда всё точно пойдёт на лад», – твердили друг другу мельинские обыватели.

Повелитель возвращался – и город, по-прежнему опутанный паутиной строительных лесов, готовил победителю Семандры достойную встречу. Дома, зачастую ещё не до конца восстановленные, украсились цветочными гирляндами – единственное, что могли себе позволить жители столицы.

Император отмёл все возражения Клавдия. Нет, нет и ещё раз нет. Он, Император, въедет в Мельин как подобает, несмотря ни на какие раны, повязки и прочую ерунду. Не хватало только слухов о гибели правителя – каковые непременно б возникли, последуй он советам легионных лекарей и останься в повозке.

– Бинтуй туже, – приказывал Император двум суетящимся медикусам. – Ещё туже!

– Никак невозможно, – решился возразить старший из лекарей. – Кровь и так не просочится наружу, мой повелитель. А пережимать жилы так надолго считается…

– Сам знаю, – буркнул Император.

…На коня Императору самому сесть не удалось. В покалеченной руке вспыхнула огневеющая боль, и правитель Мельина до крови прокусил губу, сдерживая крик.

Слева всё, от кисти до локтя, то становилось совершенно нечувствительным, точно исчезая, то взрывалось миллионами острых игл, вонзающихся в плоть, доходящих чуть ли не до костей.

  100  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×