Сорок пять

– Или же не понимают.

– Как так, сир?

– Ясное дело: если не понимают языка, на котором вы напечатаны.

– О сир, короли ведь все знают.

– Так говорят народу, господин Шико, и так льстецы говорят королям.

– В таком случае, сир, незачем мне читать вашему величеству это письмо, которое я заучил наизусть, раз ни вы, ни я ничего не поймем.

– Кажется, латинский язык сходен с итальянским?

– Так утверждают, сир.

– И с испанским?

– Очень, как говорят.

– Раз так – попытаемся: я немного знаю по-итальянски, а мое гасконское наречие весьма походит на испанский. Может быть, и в латыни как-нибудь разберусь, хотя никогда ее не изучал.

Шико поклонился.

– Так ваше величество изволите приказать?

– То есть я прошу вас, дорогой господин Шико.

Шико начал с нижеследующей фразы, окружив ее всевозможными преамбулами:

«Frater carissime.

Sincerus amor quo te prosequebatur germanus noster Carolus nonus, functus nuper, colet usque regiam nostram et pectori meo pertinaciter adhaeret.»

Генрих и бровью не повел, но при последнем слове жестом остановил Шико.

– Или я сильно ошибаюсь, – сказал он, – или в этой фразе говорится о любви, об упорстве и о моем брате Карле Девятом?

– Не стану отрицать, – сказал Шико. – Латынь такой замечательный язык, что все это может вполне уместиться в одной фразе.

– Продолжайте, – сказал король.

Шико стал читать дальше.

Беарнец все с той же невозмутимостью прослушал все места, где говорилось и о его жене и о виконте де Тюренне. Но когда Шико произнес это имя, он спросил:

– Turennius, вероятно, значит Тюренн?

– Думаю, что так, сир.

– А Margota – это разве не уменьшительное, которым мои братцы Карл Девятый и Генрих Третий называли свою сестру и мою возлюбленную супругу Маргариту?

– Не вижу в этом ничего невозможного, – ответил Шико.

И он продолжал читать наизусть письмо до самой последней фразы, причем у короля ни разу не изменилось выражение лица.

Наконец он остановился, прочтя весь заключительный абзац, стилю которого придал такую пышность и звучность, что его можно было принять за отрывок из Цицероновых речей против Верреса или речи в защиту поэта Архия.

– Все? – спросил Генрих.

– Так точно, сир.

– Наверно, это очень красиво.

– Не правда ли, сир?

– Вот беда, что я понял всего два слова – Turennius и Margota, да и то с грехом пополам!

– Непоправимая беда, сир, разве что ваше величество прикажете какому-нибудь ученому мужу перевести для вас письмо.

– О нет, – поспешно возразил Генрих, – да и вы сами, господин Шико, вы, так заботливо охранявший тайну своего посольства, что даже уничтожили оригинал, разве вы посоветовали бы мне дать этому письму какую-нибудь огласку?

– Я бы так, разумеется, не сказал.

– Но вы так думаете?

– Раз ваше величество изволите меня спрашивать, я полагаю, что письмо вашего брата короля, которое он велел мне так тщательно беречь и послал вашему величеству со специальным гонцом, содержит, может быть, кое-какие добрые советы и ваше величество, возможно, извлекли бы из них пользу.

– Да, но доверить эти полезные советы я мог бы только лицу, к которому испытываю полнейшее доверие.

– Разумеется.

– Ну, так я попрошу вас сделать одну вещь, – сказал Генрих, словно осененный внезапной мыслью.

– Что же именно?

– Пойдите к моей жене Марготе. Она женщина ученая. Прочитайте и ей это письмо, она-то уж наверняка в нем разберется и, естественно, все мне растолкует.

– Ах, как вы чудесно придумали, ваше величество, – вскричал Шико, – это же золотые слова!

– Правда? Ну, так иди.

– Бегу, сир.

– Только не измени в письме ни одного слова.

– Да это и невозможно: для этого я должен был бы знать латынь, а я ее не знаю – один-два варваризма, не более.

– Иди же, друг мой, иди.

Шико осведомился, как ему найти г-жу Маргариту, и оставил короля, более чем когда-либо убежденный в том, что король – личность загадочная.

Глава 14

Аллея в три тысячи шагов

Королева жила в противоположном крыле замка, где покои расположены были почти так же, как в том, из которого Шико только что вышел.

С той стороны всегда доносилась музыка, всегда можно было видеть, как там прогуливается какой-нибудь кавалер в шляпе с пером.

Знаменитая аллея в три тысячи шагов начиналась под самыми окнами Маргариты, и взгляд королевы всегда останавливался на вещах, приятных для глаза, – цветочных клумбах, увитых зеленью беседках.