Драконы ночи

– Заплатил он тебе?

– А тебе-то что?

– Какой он из себя?

– Чувак. Первый раз видела его. Не помню толком. Не в себе малость была.

– Пьяная?

– А я и щас пьяная. Ох, пьяная я, – Тамарка помотала головой. – Ну есть, есть за мной грех, ну казните меня, сажайте меня в тюрьму.

– Я повторяю, какой он из себя? – Шапкин повысил голос. – Старый, молодой, лысый, с бородой, с усами.

– Такой же, как ты вроде. Вроде без усов. Кепура на нем такая американская с козырьком, на нос надвинута.

– Бейсболка, что ли?

– Че? А я почем знаю. Подрулил на тачке. О, тачка у него х-а-арошая, импортная, так и сияет, падла.

– Марка какая?

– Я в марках ни…

– Что он тебе сказал?

– Бутылку пива дал, бабла дал, говорит, хочешь, деушка? Это я, значит, – деушка. А я – а то? Бабло на дороге не валяется. За бабло горбатятся с утра до ночи люди. А он – сестренка маленькая у тебя вон. Я уж не стала говорить, что дочка. Он денег пообещал – две косых. А я как раз к подружке шла, ну пустой-то совестно являться. Ну, пихнула Настьку туда к нему. Он мне: не торчи, шухера не подымай, я ее через полчаса сюда назад тебе привезу. А я говорю, зачем сюда, вон двор, мы в квартире с подружкой. Настька и во дворе потом на лавочке подождет, не принцесса, на рассыпется.

– И вы так просто за деньги отдали незнакомому человеку дочь? – не выдержала Катя.

– Так он же назад ее привез. Глянула я, Настька моя во дворе ползает. А чего там было… Колготишки, трусишки на ней целехоньки, не порваны, я потом глянула, проверила, не снасильничал. Да и не похож он на этого-то, на… Такому я бы за две косых дочуру свою, кровиночку разве бы отдала. А так побаловаться, – Тамарка нагло воззрилась на них, – ну тудема-сюдема, ублажить мужика, отсосать… Что, убудет, что ль, от моей? Меня вон в детстве отчим-сволочуга во все дыры имел как хотел. Чуть мать за порог, он меня в кровать и давай тискать, дугой выгибать. Ничего, не сдохла вот… И моя не умрет, пусть привыкает… пусть к жизни к этой нашенской привыкает… пусть мордой и п… своей с малолетства эту нашу жизнь почуйствует. Да может, я на деньги эти его вчера молока да печеньица ей, птахе моей, горлинке сизокрылой, купила, может, я…

Шапкин взял ее за горло. Катя насмерть перепугалась, глядя на него. Он был способен убить ее, придушить…

Тамарка вскинула руки, пытаясь защититься, отодрать от своей шеи железную хватку. Губы ее посинели, глаза выкатились из орбит.

– Мамка! – закричала девочка. – Мамка моя!

Она кричала совсем как Даша там, в «Далях», как кричали до нее тысячи, миллионы поколений детей.

Шапкин опомнился, разжал пальцы. Тамарка рухнула на табуретку. Халат ее снова разошелся. Она сипела, в глазах ее плескался ужас.

Шапкин засунул руки в карманы брюк.

– Про рисунок этот тип тебе что-нибудь говорил, когда дочь твою торговал? – спросил он после паузы.

– Про… к-какой р-рисссунок?

– Узнаешь его?

– Богом клянусь… не знаю, может, да, может, нет, пьяная была вчера, не в себе…

Шапкин оглянулся на Катю с девочкой.

– Не тяжело? Опусти ее, не сбежит.

– Ничего, пусть побудет у меня на руках. Мы… Роман Васильевич, мы ведь заберем ее отсюда?

Шапкин достал из кармана сотовый. Минут десять они ждали, когда подъедет машина с сотрудниками. Тамарку забрали в отдел. Шапкин принял у Кати девочку и понес ее к своему «мобилю».

– Она совсем замерзла, – сказала Катя. – Вы куда ее, Роман Васильевич?

Он молчал.

– Ее надо отвезти в «Дали». И не только из-за того, чтобы Даша ее узнала. Это просто важно в данной ситуации, поверьте мне. Там нам с Анфисой рассказали какие-то совершенно невообразимые вещи… Так пусть там увидят, что девочка действительно существует, что она живая, что она не… – Катя запнулась. КАК ГЛУПО! После того, что она узнала здесь, в этой выгребной яме, после того, что она услышала из уст матери девочки, как же все глупо… как же все это нелепо, бредово…

В машине Шапкин посадил девочку сзади.

– Садись с ней.

– Видите, мы все же нашли… вы нашли ее. – Катя чувствовала, что после Тамарки он весь на взводе. – Из мамаши плохая свидетельница, так, может, сама Настя нам…

– Мамаш таких к двум березам привязать бы за ноги и отпустить, – сказал Шапкин. – А про своего отчима она правду сказала. Помню я его, был у нас такой в городе. Я только демобилизовался, в город вернулся, а его посадили…

– За растление?

– За убийство. Мать он ее прибил, ее вон бабку, – Шапкин кивнул на девочку. Та поджала под себя голые ноги, свернувшись на сиденье калачиком. От нее пахло табаком и детской мочой. Ее старая розовая курточка была вся в трещинах и дырках, словно болонью грызли крысы или мыши…