Драконы ночи

– Хорошо, Вадичка.

– Зайчик, ты чего? Что с тобой? – насторожился «Драгоценный».

Рассказать ему все? Но разве по мобильному в двух словах опишешь день, как жизнь?

– Со мной ничего, все нормально, просто я… соскучилась очень.

– И я тоже скучаю, зверски скучаю, зайчик, – Драгоценный зевнул. – У меня сегодня выходной, мы с Серегой к Емельяну махнем. Помнишь Емельяна? Он теремок себе построил под Клином, дачку, звонил, зовет нас на шашлыки. У вас там как с погодой?

– У нас ветер, а было солнце.

– Что, не слышу?

– У нас ветер.

– Связь плохая, ты куда-то пропадаешь. Слушай, я на полкило похудел. Отощал без тебя. А как Анфиска там? Ухажер ее не вернулся? Передай ей от меня, пусть… Алло, зайчик, что со связью-то?…

«Вот есть другая жизнь, – подумала Катя. – Драгоценный, его друзья, дачка в Клину, шашлыки, а тут…»

– Искали педофила, а нашли учителя. Папашу нашли. – Анфиса, которой «Драгоценный» хотел что-то там передать, была в это утро в состоянии, близком к аффекту, и все никак, никак, никак не могла успокоиться, отвлечься, переключиться на что-то другое. – Искали педофила. Где он, этот педофил, где исчадие ада? А он вот он, только не педофил, а… как же его обозвать-то? Я вот что не понимаю: они там в Думе или в правительстве бубнят про химическую кастрацию для педофилов. А вот этому Уткину что кастрировать? Голову его? Сердце ему кастрировать? Есть ли оно у него вообще? Я вот не уверена, а то бы, знаешь, я согласилась. С радостью согласилась бы.

– На что? – спросила Катя.

– А вот сделать с ним что-нибудь. Казнить, но не просто, а чтобы мучился, чтобы выл как шакал от боли… Прикончить такого – пожалуйста! Стрихнина дать – дам и глазом не моргну. Кастри… Педофилов кастрировать предлагаете? Я – за. Только что делать с такими вот – с генетическими отцами, с папашками родными… Сволочь, падаль, убийца…

– Анфиса, успокойся, пожалуйста. Я сейчас у горничной валокордин попрошу.

– Жить в таком мире не хочется. Я по натуре оптимистка, заставляю себя таковой быть, но… В таком вот мире, в таком вот климате и оптимисты дохнут!

Ветер, ветер в осенней листве – в роще, над рекой, на холме, в поле. Унесенные ветром, гонимые прочь…

«Искали педофила, маньяка, а нашли…» – эта тема горячо обсуждалась вечером на закате в холле отеля, где собрались одни женщины: Маруся Петровна, Марина Ивановна Зубалова, Ида и Ольга Борщакова. Катя и Анфиса спустились в холл в самый разгар. Катя с удивлением отметила, что отель практически пуст – австрийские туристы, оказывается, уехали утром, а новый заезд был еще только в проекте. Во дворе возле клумбы Даша Борщакова играла в бадминтон с дюжим неповоротливым охранником, который ей вовсю поддавался. Дашин смех, звонкий и беззаботный, контрастировал и одновременно звучал в унисон с гневными женскими голосами.

– По местному кабельному сейчас передавали, я в номере слушала, – сообщила Марина Ивановна Зубалова. Катя впервые видела ее «толкающей речь на публике», обычно эта дама отделывалась короткими односложными замечаниями. – ЕМУ, оказывается, прочили место директора школы, он развелся с женой, она отдала ему на воспитание сына. А он бедняжку ночью на попутке завез куда-то в лес и там ударил молотком по голове. Таким способом избавился от него. Убил ночью, а всем сказал, что сын его пропал на следующее утро – мол, оставил его на минуту одного без присмотра, а того похитили. Какая изощренная жестокость, какое коварство, и у кого – у педагога, кому доверены судьбы подрастающего поколения.

По кабельному телеканалу передавали все подробности трагедии, Двуреченск жаждал знать все.

– Сдал бы в детдом паренька, если уж он был ему помехой. Так ведь нет, тогда с карьерой директорской пришлось бы навек проститься, – Маруся Петровна покачала головой. – Кто бы мог подумать, чтобы этот Уткин… Я же его еще помню подстолпешкомходящим. Тихий был всегда такой – мальчишкой-то, другие озорные, шпана, а этот всегда аккуратный, педантичный, кружки посещал, учился охотно, потом в пединститут поступил… В тихом омуте – черти, не черти даже – драконы, да… драконы ночи…

– Тетя Маруся! – оборвала ее Ольга Борщакова.

– Дичает народ, деградирует, – повысила голос Маруся Петровна. – Вот что я скажу – деградирует, когда даже представители интеллигенции превращаются… Господи, жалости нет ни к кому, ни у кого. Одна лишь злоба. И выливается зачастую на самых слабых, самых беззащитных. Вот после войны, когда всем нам в сто раз труднее жилось, мы…