— Мать! — сморщился Петр. — Иди займись чем-нибудь… Ты научишь… Она же, после такого заявления, все тарелки об меня перебьет.
— Ну, гляди, а я предупредила, — обиженно поджала губы мать. — За вас же, чертей, душа болит.
Пришла Клавдия (она не на дежурстве оказалась, в магазин, наверное, выбегала); Петр слышал, как она зло громыхает чем-то в комнате, шваркает, дергает что-то — и ему до смерти не хотелось выходить.
Пришлось, однако, выйти.
— Клава, — сказал он, — ну че опять накрутила?
Жена молчала, не поворачивалась к нему.
— Ты подумай головой-то, — стал убеждать ее Петр. — Ну, если бы я на самом деле там… как вы тут себе вдолбили, так неужели я такой дурной, что сниматься бы полез?
— А ты умный, да?! — затряслась Клавдия. — Умеешь, значит, как по-тихому делать? А тут промахнулся маленько? Не вышло по-тихому?
— Тьфу! — в отчаянии сказал Петр… — Это надо же — так повернуть. Дичь какая-то! Кабачок «Тринадцать стульев».
— Плюй, плюй! — Клавдия словно даже обрадовалась. — В душу наплевал — плюй дальше! Жена отмоет. Но ты у меня!.. Ты не отмоешься, учти! Я завтра же, завтра пойду на производство, расскажу им, как ты по льготным путевочкам отдыхаешь, чем занимаешься. Может, они тебе вторую вырешат…
— Сходи — насмеши людей! — Петр тоже взорвался. — Ну, спасибо — встретила! Лучше б не приезжать. Лучше б нырнуть там, где поглубже, и не выныривать! — Он сдернул с вешалки пальто и выскочил за дверь.
«Съездил! — думал он, шагая по улице. — Отдохнул, бляха-муха. Подлечил нервы».
Идти ему было некуда: друзья еще с работы не вернулись. Разве прямо туда — в автохозяйство?.. Он поколебался малость и повернул к трамвайной остановке.
Пока ехал в трамвае, решил, что правильно делает: надо там раньше Клавки появиться. Она, может, и грозится только, но черт ее душу знает. Возьмет и прилупит. Тут много ума не надо, а она вон и последний растеряла. Никто, конечно, в такую собачатину не поверит, но ведь засмеют потом мужики, затравят. Год будут цветочки эти склонять. Надо, значит, самому спустить все на тормозах. Преподнести в виде южного анекдота. На тему «как я был артистом». Подстелить, короче, соломки. Пусть сразу проржутся.
На работу он подгадал к концу обеденного перерыва. Ребята как раз забивали в комнате отдыха «козла». Федоскина они встретили бурно, заголили на нем рубаху и поволокли к шкапу — сравнивать. У них в комнате стоял старый коричневый шкап, который специально не выбрасывали, держали, как эталон загорелости. Всех отпускников, побывавших на юге, прислоняли к этому шкапу, и если у кого загар оказывался по цвету слабее, с такого полагалось угощение.
Федоскин сравнение выдержал, о чем ребята искренне посожалели.
Вторая проверка была тоже традиционная, чисто мужская.
— Ну, отчитывайся перед коллективом, — сказали ему. — Сколько шайб на выезде забросил?
Федоскин этого вопроса ждал, приготовился к нему:
— Вот клянусь, мужики, ни одной.
— За месяц?! — не поверили ему. — Дак что ж ты там делал? Груши околачивал?
— Клавка вот тоже не верит, — засмеялся Петр.
— И правильно делает. С такой шеей по месяцу не выдерживают.
— Я уж и сам пожалел, — сказал Петр. — Надо было… А то теперь оправдывайся ни за плешь… Меня вдобавок по телевизору показали, — заторопился Петр. — Как я цветы покупал…
— Тебя по телевизору? — удивились мужики.
— Ну. В артисты попал. Рассказать — ухохочешься. — И он начал рассказывать — Собрались всей компанией в Сочи. Хотели в пивном баре посидеть. Бар там есть — прямо с завода, по трубам, пиво поступает, свеженькое. А где он — точно не знаем. Потом-то нашли, он за парком Ривьера оказался, а сначала не знали. А жара… Ну, остановились возле винной бочки, в каких у нас здесь квас продают, взяли по кружке…
— Вина?.. По кружке?.. Ни фига себе!
— Так оно же слабенькое. Чуть крепче пива. Мы сперва стаканами пили, а потом видим: местные из кружек…
— И сколько?
— Что, кружка?.. Пятьдесят копеек.
— Всего? Врешь.
— Ну, считайте сами: стакан — двести грамм — двадцать копеек, два стакана — четыреста — сорок, а в кружке — пятьсот…
Пока разговаривали про вино, не заметили, как подошел слесарь Тупиков, худой, желчный мужчина, угнетенный язвой.
Тупиков постоял, послушал и, ни к кому не обращаясь, вдруг произнес;
— О, шакалы!
— Ты кого это? — спросили Туликова. Тупиков не прореагировал.