Меч мертвых

Только лучше бы они, наверное, были. Как ни жутко это промолвить.

Горница, как и прочие хоромины, куда заглядывали они со Страхиней, не была ни ограблена, ни перерыта, как всегда случается, когда враги берут на щит поселение. Жилье воеводы глядело оставленным, да не просто оставленным — брошенным в мгновение поспешного бегства. Бегства, когда спасаются в чем были, хватая лишь самое необходимое и дорогое…

Страхиня поднялся по всходу совсем бесшумно — Крапива вздрогнула всем телом, когда он коснулся плеча:

— Нашла что-нибудь?

— Батюшка здесь жил… — выдавила Крапива. Она все держала глиняный светильник в руках и не могла поставить его ни на лавку, ни на короб, не могла заставить себя хоть к чему-нибудь притронуться. Так невозможно бывает коснуться мертвой плоти, из которой только что вылетела родная душа…

Варяг буркнул сквозь зубы, оглядываясь кругом. Крапива исполнилась обреченной ярости, ожидая: сейчас скажет — удрал батька твой и дружину увел, как есть к разбойникам подался!.. Если скажет, придется ему ее прямо сразу здесь убивать. Поскольку иначе она ему последний глаз выбьет и горло зубами перегрызет… Но Страхиня сказал совсем иное:

— Ищи, девка. Ты отца своего хорошо знаешь… Того ли здесь не хватает, что он всяко с собой взял бы, если бы в спешке насовсем уходил?

Крапива снова заозиралась, пытаясь что-то смекнуть. Ее взгляд скользил, ни за что не цепляясь и примечая немногое. Никак не удавалось сосредоточиться — пока на глаза не попал все тот же добротный лубяной короб, много лет назад исцарапанный с одного боку ножичком. Теперь батюшка тем царапинам умилялся… Мог же повелеть закрасить, а вот не повелел почему-то…

Крапива вдруг сунула Страхине в руки светильничек, откинула легкую крышку и стала выкидывать из короба все, что в нем было без особого порядка навалено. Трудилась, доколе не показалось самое донце. Только очень наметанный глаз мог заметить, что донце это было чуть толще обыкновенного. А уж чтобы раздвинуть его, вовсе требовалось знание и привычка. Иначе только сломать. Тайничок в старом коробе Крапива помнила с самого детства. Поддела и вынула прочную тоненькую дощечку. И увидела кольчугу, опрятно сложенную внутри.

Она подхватила весомое железное кружево, вскинула его к лицу и уткнулась, чувствуя, как потекло по щекам… Вот он, знак! Крапива еще не истолковала его, еще не решила, что именно он гласил — а призрак беды ближе склонился к ней, застя веселый солнечный свет, ликовавший меж облаков над мертвой заставой…

— Отца твоего? — спросил Страхиня, ощупывая и гладя отделанный медным плетением кольчужный подол.

Крапива заговорила невнятно, всхлипывая, давясь слезами и горем:

— Датчане селундские приходили… Князь Рагнар с войском своим… Господин Рюрик на лодьях встречь вышел, сеча была страшная… Меня батюшка дома оставил, а я тогда только пояс надела… Воли его над собой не стерпела… Лютомир с побратимами укрыли под палубой корабельной… Я чести в бою доискалась, добычу взяла… Всю и отдала ее, броню эту батюшке справила… Он ранен был в той сече, так чтобы больше не ранили… Простил он меня, броню беречь стал… Не разлучался с нею, хранила она его, говорил… Трижды залатана, трижды от смерти обороняла…

Ее даже замутило, порожний желудок стиснула мерзкая судорога. Более не было приветливого дня за порогом этой остывшей избы — всюду вокруг, во всем мире легла давящая тьма, и уже не будег рассвета. Только маленький светильничек на откинутой крышке короба еще сопротивлялся ползущему мраку, но и он скоро погаснет… Крапива вдруг ощутила всей кожей, что вымерший городок более не был жилищем отца. Неизвестно куда, словно Змеем Волосом унесенные, подевались из него люди, а добрые домовые, суседушки, без коих дом превращается в домовину, то ли умерли, убитые подкравшимся злом, то ли замерзли, лишенные тепла, то ли разбежались, напуганные, и лишь черная нежить шепчется по углам, подбираясь все ближе и ожидая, когда погаснет светильничек…

— Значит, не сам ушел твой отец, — пробился сквозь мрак неожиданно трезвый голос Страхини. — Или вернуться думал, ан не довелось.

Ему-то не застили разум чужие страх и отчаяние. Он успел сверху донизу облазить всю заставу, принюхиваясь по-звериному и подмечая единственным глазом всякую мелочь. И понять то, чему Суворова кольчуга на потайном дне ларя явилась лишь подтверждением. Боярин Щетина отсюда не сбегал яко тать. И не был изгнан вражеской силой. Когда он последний раз выходил в эту дверь, он собирался вернуться. И ни о какой рати не помышлял. Это уже потом кому-то понадобилось представить все так, будто он поспешно бросил заставу. Кому понадобилось?.. Для чего?..