Меч мертвых

И не учел этот «кто-то», что его загадку будут отгадывать два человека, готовых на это жизнь свою положить. Суворовна, у которой после гибели Лютомира дел-то других не осталось на свете, кроме как очистить имя отца. И он, Страхиня.

Крапиву колотило. Она не отнимала от щек отцову кольчугу и плакала безутешно, стоя посреди горницы и раскачиваясь, как стебелек на ветру. Если бы это парень так заходился, Страхиня управился бы без особых затей: взял бы за шиворот да накрест огрел по щекам, небось сразу сопли-то подобрал бы. С девкой тоже можно было так поступить — выбрала ж время разнюниться, в путь пора!.. Он уже и руку занес… Но рука, вместо того чтобы больно стиснуть беззащитное плечо, опустилась на него тихо. Неумело погладила…

— Будет реветь-то, — сказал он самому себе незнакомым, странно изменившимся голосом. — Жив если батька твой, разыщем его. Пес, глядишь, пособит, выведет…

Крапива на миг подняла глаза, опухшие, мокрые. Всхлипнула не то застонала — и с отчаянной доверчивостью посунулась лицом ему в грудь. До сих пор он был с ней не очень-то добр. Не обижал, верно, но и ласки большой она от него не видала. Да что!.. Боялась его, как даже грозных датских викингов не боялась в самой первой своей настоящей большой сече.

Этот Страхиня не то что над ней, жалкой, — над кем угодно другим учинить мог все, что хотел. Страшен был. А вот как придвинулась тьма как повеяло со всех сторон смертью — поди ж ты, и оказался он один в обезлюдевшем мире — живой, теплый, надежный…

Прижалась к нему, вцепилась что было силы, не оторвешь. Услышала, как стучало у него в груди сердце.

Когда добрые люди возвращаются с похорон, они от века первым делом заглядывают в печь и в квашню, ибо Смерть бежит от святого, могучего хлебного духа. А потом — любят друг друга. Любят неистово и нежно, посрамляя скаредную Смерть возвращением торжествующей Жизни. Эта-то тяга к жизни, к теплу толкнула Крапиву вперед, вскинула ее руки Страхине на плечи, заставила жадно искать устами уста. И мысли не было ни о лице его изуродованном, безобразном, ни о том, как боялась насилия, идучи с ним по лесам. Так тянуло ее в этот миг к грозному и непонятному спутнику, как к Лютомиру-то не тянуло в самые их счастливые ночи…

Варяг вроде заколебался, прикидывая, надо ли это ему. А потом легко, без натуги, подхватил девушку на руки…

Это черное озеро давным-давно жило само по себе, питаясь лишь впадающими ручьями и утратив всякую память о бегучих стремнинах, о вечном истечении к морю. Его берега заросли камышом, стали топкими и начали понемногу смыкаться, а на дне год за годом откладывались слои бурого торфа. Однако нынешней весной все на свете шло не так, как всегда. Государыня Мутная, не пожелавшая замерзать даже в низовьях, мешкала в своем течении, раздавалась вширь. Настал черед и озеру всколыхнуться до самых глубин, затопить макушки разросшихся камышей, ощутить незрячие движения новых русл и проток, с разных сторон протянувшихся к нему и от него на поиск соседей. У зыбкого торфяного дна шевельнулись черные рыбины, почуявшие свежую воду и новую пищу…

Возникшие протоки день ото дня становились все шире и глубже, и как-то раз случилось такое, чего озеро не помнило уже целую тысячу лет. В его водах стройным лебедем закачался корабль.

Странной и неприветливой выдалась эта весна, и корабль был ей под стать. Его голая мачта цепляла и обламывала ветки, низко склоненные над водой, весла покоились увязанные вдоль бортов, а на палубе, под скамьями и на скамьях, лежали неподвижные люди.

Живые, сопровождавшие корабль, на его палубу предпочитали не подниматься без последней нужды. Ночью все по-прежнему прихватывало ледком, но дневное солнце то и дело прорывалось сквозь тучи и грело уже не по-зимнему, так что с лодьи отчетливо несло запахом смерти. Живые гребли в нескольких лодках и тянули корабль за собой. Озеро слышало, как они рассуждали еще о какой-то лодочке, которая принадлежала к кораблю и следовала за ним на привязи. Теперь этой лодочки не было, и люди решили, что веревка, державшая ее, перетерлась в ночи, и лодочка уплыла, увлекаемая течением. Озеро знало, куда она в действительности подевалась, но его не спрашивали, и оно промолчало. В маленьком челне, притухая и разгораясь, трепетала слабая жизнь, и озеро приготовилось взять ее к себе и укрыть, поглотив. Однако лодочка тонуть не спешила. Покачивалась на волнах, петляла протоками, тыкалась в мягкие бока островов, словно слепой щенок, ищущий теплого материнского брюха…