Меч мертвых

Недруги потеряли надежду справиться с ним в рукопашной — он шел напролом, не обращая внимания на их оружие, и просто ломал либо рвал в клочья всех, до кого мог дотянуться. Тогда по знаку вожака они подались прочь, в стороны, и вперед вышли стрельцы. С двух десятков шагов не промахнется даже слепой, а Эгиль еще и не стал уворачиваться, хотя мог — ибо увернись он, и стрелы, все три, достались бы Харальду. Так уж распорядилась судьба.

Чтобы натянуть гардский лук, требуется усилие, равное весу взрослого человека. Воина, пораженного такой стрелой, сносит с ног и отбрасывает. Могучий Эгиль еще стоял. «Беги, — сказал Харальду его гаснущий взгляд. — Если погибнешь, твой отец никогда меня не простит…»

— А меня — если брошу своих или дам себя зарезать, точно барана, — ответил Харальд. — И, кому невтерпеж схватиться со мной? Я — сын конунга!.. Я — Рагнарссон!..

Никогда не стоит человеку так прямо говорить о себе, но это была последняя битва, когда земные законы и запреты теряют всякую власть. Стрельцы, ругаясь на все лады, снова натянули тетивы, и Эгиль все же свалился, искромсанный широкими наконечниками. В его теле торчало шесть стрел.

Харальд понял, что остался один. Кругом дотлевали костры, но подле них уже не было удальцов-датчан, только что поднимавших кружки за добрый исход посольства и за своего хевдинга. На талой земле, уткнувшись кто в черный снег, кто в рдяные угли, лежали мертвецы с чужими, незнакомыми лицами. Харальд не мог их узнать. Только то, что одних зарезали без чести, спящими, другие успели заметить приближение смерти и потянуться к оружию… Однако подняться на ноги и достойно встретить убийц смогли только двое. Эгиль, которому бешенство берсерка помогло одолеть дурман. И он, Харальд. Потому что он был сыном Лодброка и не мог посрамить имя отца.

— Я — Рагнарссон!.. — хрипло повторил он вслух. И шагнул навстречу безликим, спрятавшим хари под кожаными личинами. Первый шаг дался ему страшным усилием, потом стало легче. Люди не могут запомнить всех дел даже самого родовитого человека, но непременно расскажут, как он умер. Ибо свидетели есть всегда. Хотя бы сами убийцы, которые обязательно похвастаются совершенным. Смерть есть последний поступок, и зачастую важнейший. Он многое искупает даже в неудавшейся жизни. Вот как у него, Харальда…

Он увидел, как стрельцы снова вскинули свои страшные луки, и напрягся всем телом, ожидая, что не прикрытую щитом и доспехами плоть его вот сейчас раздерут, пронзят железные наконечники. Но откуда-то долетел повелительный окрик, и луки нехотя опустились. Голос показался Харальду знакомым, но сообразить, кому он принадлежал, датчанин не смог. Он повернулся в ту сторону, напряг зрение, пытаясь удержать плывущие перед глазами деревья. И увидел лежащего навзничь на земле боярина Твердислава, а над ним — воина в личине, только что опустившего меч… И еще не загустели тяжелые темные капли, стекавшие наземь с узорчатого лезвия… Этот меч…

На один дурнотный миг у Харальда голова пошла кругом: Хрольв Пять Ножей, явившийся из Роскильде выручать попавшего в беду родича — и по ошибке поднявший руку на друга…

Потом все встало на место. Харальд вспомнил. И понял, почему стрельцам, убившим Эгиля, не было велено трогать его. И выговорил, не веря себе:

— Сувор ярл? Сувор Щетина?..

…А ведь учили его в бою видеть все кругом себя, и впереди, и за спиной, и ни к чему не прилипать пристальным взглядом — пропадешь!.. Учить-то учили, да вот не помогло. Стоило Харальду дать себя ошеломить зрелищем неподобной измены — и все! Люди, взявшие его в кольцо, того только и ждали. Мигом накинули Харальду на голову и плечи пеньковую рыболовную сеть, подбили под колени древком копья… Он упал, пытаясь высвободиться и не потерять меч, запутался еще больше и взвыл от отчаяния, поняв: злая судьба все-таки отказала ему в смерти, достойной сына Лодброка. Удары сыпались градом — спеленутого сетью датчанина пинали ногами, дубасили оскепищами, нацелились по хребту вдетым в ножны мечом, но промахнулись и сломали только ребро… Кажется, на нем решили выместить злобу и расплатиться за всех, кого разорвал Эгиль и зарубил Твердислав. Рассудок уже застилала погибельная багровая тьма, когда Харальд сумел выпростать левую руку и зацепить ею чью-то лодыжку. У него давно выбили меч, а до боевого ножа, висевшего на животе, было не дотянуться. Едва ли не последним усилием Харальд сумел удержать схваченную ногу, приблизить к ней лицо и… запустить зубы в грязное голенище…