Становой хребет

Проявлялась в них хозяйская хватка кочевников, закалившихся в борьбе с дикой и суровой природой. Бренчали на мари колокольчики, монотонно и убаюкивающе клокотал перекат Джеконды. Егор засыпал.

15

В тусклом свете зыбкого рассвета к тунгусскому стойбищу осторожно вышли пятеро вооружённых людей. Верховодил ими крепкий усатый молодец. Виновато забрехали собаки, проспавшие ранних гостей.

Разбуженный их лаем, вскинулся от костра Егор. Хотел сунуться в чум и упредить Игнатия, но пришлые уже стояли рядом. Чего греха таить, струхнул Егор изрядно от их молчаливой уверенности и спокойствия. Коренастый вожак вскинул твёрдые глаза на парня и промолвил:

— Кто таков? Из чьих мест?

— Вольный старатель, — неожиданно для себя гордо ответил Егор, разглядывая круглолицего незнакомца с вертикальной морщиной через лоб, меж насупленных бровей.

— Один, что ли, тут? — не унимался свалившийся на голову человек, снисходительно улыбаясь от слов парня.

— Со товарищем на пару. Ногу обломал в курумнике. В чуме отлёживается.

— Рожин, поглядим, кто там, — крепыш открыл завешенный шкурой вход и скрылся в чуме.

К этому времени совсем развиднелось, знобкий утренник щедро посеребрил инеем обмершие травы. Вдруг из чума саданул вопль Парфёнова:

— Неужто ты, Вольдемар! Ясно дело! А ну, волоки меня со шкурой к свету.

Егор недоумённо выставился на выползших из тьмы жилья мужиков. Игнатий радостно повернулся к Егору:

— Ты поглянь, кого встрел! Это же спаситель мой, Бертин. Как тебя понесло в эти края, Вольдемар?

— Долгая история, — Бертин взбодрил костёр, подложил дровец, — а тебя-то, как угораздило ногу поломать?

— Промышляли с напарником… с осыпи кувыркнулся… Беда…

Люди рассаживались у огня, доставали из сидоров припасы и подвешивали над пылом свои котелки. Лушка ставила варить мясо, хлопотала вокруг мужиков, позванивая медяшками на вышитой бисером одежде и покуривая на ходу ганчу, маленькую оловянную трубочку с длинным деревянным чубуком.

Парфёнов с Бертиным расслабились в тихой беседе встретившихся нечаянно друзей, Егор подсел рядом, снедаемый любопытством, уж больно неожиданно явился человек, о котором с такой теплотой поминал Игнатий. Вольдемар попивал чаёк и неспешно рассказывал:

— Когда мы расстались после освобождения из тюрьмы, я воевал в партизанском отряде Иванова, а в апреле двадцатого года направился в экспедицию на правый берег Амура, где прокладывал телеграфную линию для связи Приморья с Советской Россией.

Один знакомый сообщил мне, что моя жена ушла пешком из Охотска в Якутск с двумя маленькими детьми. Да ты её, поди, помнишь, Игнатий? Жил ведь у нас одно время.

— Как не помнить, — вскинулся Парфёнов, — рисковая и добрая баба.

— Так вот… она неделю как родила и вдруг получила ложное известие о том, что меня расстреляли. Чуть не пропала от горя. А потом ей сон приблазнился. С мукой было плохо, а ей во сне старуха подаёт фунтов пять крупчатки. Она уверилась, проснувшись, что мука — это я ворочаюсь живой.

Жить как-то надо было. Японцы забрали всё золото и пушнину, вот она и снарядилась. Салазки из нарт сделала и весной за триста пятьдесят вёрст вдарилась с мальцами на руках. Так и тащилась по раскисшим снегам через бездорожную тайгу.

Старик-ламут ей маленько помог, путь указал. Как дошла в Якутск, весточку мне прислала, верила сну своему. Я отписал письмо, а после окончания работ в экспедиции стал пробираться к семье в Якутск. Ехал на оленьих нартах с эвенками.

Они мне рассказали в дороге, что в одном из притоков реки Алдан пришлые старатели мыли золото. Ещё раньше мне толковал об этом же один дружок на Амуре. Всё это запомнилось, ведь, я же старый горняк, хотелось найти россыпи.

В Якутск заявился в японской шинельке, в японской шапке и в коровьих торбазах. Худой и измученный донельзя. Жена-матушка сшила мне новое бельё, гимнастёрку, брюки. В губвоенкомате сразу получил назначение заведовать артскладом и оружейными мастерскими.

Набивал патроны пулями, исправлял пулемёты и винтовки, делал железные печурки. Кругом банды лютовали, хватало работы. Да тут ещё, опосля «эшелона смерти», шум в голове открылся страшенный, такие боли — света белого не видел.

Матушка меня компрессами отхаживала и порошками. Отлежусь да опять бегу на работу. В прошлом году встретил в Якутске Марьясова, он и рассказал мне, что золото по Тимптону пробовали мыть эвенки ещё в 1912 году.