Становой хребет

Стонущим клином нагрянули первые журавли, стронутые холодами из тундры, покружились в просторном безоблачном небе и сели за реку на болото. Их многоголосый переплач томил душу отчаянной печалью.

Как в необозримом храме, горестно отпевали они помершее безо времени лето, курлыкали и причитали, навевая скорбь.

В продымленном чуме, на шкурах, сатанел от бездвижья Игнаха-Сохач, уродливо выставив сжатую ремнями и деревом ногу. Егор, для разнообразия, ходил на охоту и ловил в Тимптоне жирующих тайменей на искусственного мыша.

Один попавшийся зверило чуток не утянул его в яму, пришлось черкнуть ножом по натянутой тетиве бечёвки и лишиться добычливой снасти. Егор накоптил в дыму костра добрый куль жирных ломтей рыбы: отъедался и отдыхал.

Верка пропадала с собаками в тайге, крепко верховодила кобелями и трепала их за непослушание. Стая всё больше сплачивалась и свирепела, загоняла сохатых на скалистые отстои, к чуму. Одного горбача убили прямо в таборе.

Лушка и удаганка Ландура врачевали обезножевшего мужика диковинными средствами, заставляли пить разные настои из кореньев, от воняющего овечьим пометом каменного масла приискатель плевался, и не ко времени тянуло его на молодое баловство с Нэльки.

Он уже выползал сам к костру. Зачастую привечал Егора в разговорах. Строил планы на будущее.

— Кажись, вскорости остепенят кобылок, — мечтательно рассуждал у вечернего костра.

— Каких кобылок? — не понял Егор.

— Да всё таких, как мы с тобой. Приискателей. Ежель государство новое принялось за эти края, не отступится, вот поглядишь. И некуда больше вольному старателю податься, токма на Аляску. Так земля там вовсе чужая, ясно дело, не попрёшь ноги бить. Беда-а…

А может быть, и тут сгодимся, Егор? Отыщем им золотые ручьи, вот, мол, откупаемся за свои неразумные грехи. Берите готовое, да волюшку не отымайте…

— Не знаю, Игнатий… по матери скучаю, страсть как… Забьет её отец без моего надзору напрочь. Хочу податься домой, да, может, сговорю их перебраться на эту сторону границы.

— Пропадёшь без меня в дороге, — уверенно заключил Парфёнов — ить тебе боле семисот вёрст пеши топать! Пеши — это, брат, не на пароме сигать мимо скал, куда тяжелей. Думай, брат, зимовать. Стёпке золотишка дадим, пущай поболе закупит харчишек. Охотиться будешь.

— Нет, Игнатий, пойду, всё же. Не отговаривай. Завтра тронусь. А весной я тебя на старом месте, куда мы приплыли, буду искать.

— Гляди, ясно дело, сгинешь! Зима тут неугадливая, может и счас так налететь, не пролезешь пеши по снегам. Не упорствуй, дело гутарю. И лошадей нету у Маркина. Бертин забрал.

— Нет, уйду. До снега выберусь. А то и по льду реки…

— Настырный ты, казак, ясно дело, я сам такой дуролом. Если бы не поломал копыто — убёг бы без раздумий. Принеси мой винчестер и нож… Вот так, — он умостился и стал чертить на прикладе кончиком ножа карту Тимптона, — глади не промахнись, дуриком не сверни в его притоки: Чульман, Горбылях, Иенгру.

Они падают с левого боку, ежель идти по течению. Иди правым берегом, чтоб их не переходить. Ночевья устраивай в распадках подале от реки. Костёр пали сушняком, без дыму. На ночь тулун с золотом хорони укромней подальше — поближе возьмёшь.

Ежели пристигнут лихие люди, прикинься охотником. Почуют золото — убьют! Самое поганое место за Становым хребтом и у Зеи, конечно, на китайщине тожа не мёд. Доберёшься ли живьём, Бог знает. Молодым завсегда везёт.

Для страховки, возьмёшь мой наган, он в ближнем бою надёжней, а мне оружья хватит Стёпкиного, да и твоя винтовочка дюже прицельная. Ежель что — отвоююсь.

В Харбине остерегайся кутить, там пройдохи известные, облапошат моментом. Лучше зимуй дома и ворочайся, буду ждать. Можа в артель подадимся, а можа, и сами ишо поблудим напоследок.

— Спасибо, Игнатий, непременно вернусь… Обязательно. Ты уж не гневись, что ухожу, пригляд за тобой есть. Матушку жалко.

— А чё мне гневиться? Я наоборот радуюсь за тебя, ежель рискуешь на такое дело, знать, толк от моей науки будет, золото обожает смелых людей. Рисковых и сильных. А измором ево не отыщешь вовек.

Стёпка тебе на харчишки даст оленя, пуда два продуктишек увезёшь. Мучицы возьми, вяленой рыбки, мяска. А нужда прижмёт — олешка подрежешь, денёк поотъедаешься, остальное в заплечье — и пошёл махать!

Может статься, и выберешься… Ох, если бы не хворь проклятущая. Жалко тебя лишиться, привык за лето, ты мне, вроде сына, присох к душе. Хват парень, ежель не сгубишься — выйдет из тебя стоящий приискатель, помяни моё слово.