А вот старики, посеченные в битвах, еще вместе с Мстиславом знавшие голод и холод. Старые глаза смотрят дальше молодых. Худо-бедно, пускай на ножах, а все ныне с Круглицей мир. Как нарушить? Полягут вой, а тут хазары?
Или, того хуже, опять урман по реке нанесет.
Гридница разноречиво жужжала. Разглядывали кузнеца. Большинство с простым любопытством, но иные неприязненно: сыскался, вишь…
Хмурился, упирал руки в колени Вышата Добрыни первый в городе богатей.
Блестели на перстах разноцветные жуковинья. Было дело — сушил красавец Вышат влюбчивые девичьи сердца. Ныне же в темных кудрях переливается пушистая седина, а гордая голова сидит на плечах несколько набок. Не увернулся от сабли хозарина не уберег белой шеи, вот ее и скривило.
Ему первое слово. А то, что он, если б только мог, утопил бы Чурилу Мстиславича в речке, — это уж разговор иной.
— Как мыслишь, Добрынич? — спросил молодой князь. Вышата не торопясь встал. Оправил серебряный пояс, двинул сильными плечами под расшитой рубахой, положил руки на гладкую палку.
— Мыслю, зазря в поруб не садят! — сердито прогудел его голос. — Чего уж он тебе, князь, наговорил, я того не слыхал, только думаю, что надобно бы тебе не сюда его вести да нас ни свет ни заря поднимать, а за ворота да в шею! И пусть что хочет Радим, то и творит! Своих полно татей да волочуг…
— А у нас и Любим есть свет Вышатич, — дерзко запустил из дальнего угла веселый молодой голос. Вышата побагровел, стукнул палкой, оглянулся.
— Цыц! — с места обрезал говорившего седоусый Мстислав. — Спросят тебя, петуха, тогда и кукарекать станешь…
Насмешник виновато пробормотал что-то и смолк, а Вышата разгневанно сел.
Людота в отчаянии глядел на князя. Но лицо Чурилы никаких чувств не отражало.
— Еще кто что скажет, смысленые мужи? — спросил он спокойно.
Возле двери мелькнула русая голова. Поднялся Малк Военежич. Не было у него ни прославленных щуров, ни громкого богатства, ни высоких палат. Но Малка в городе любили и слушали охотно.
Он кашлянул, расставил кривоватые ноги, улыбнулся и сказал:
— Что же ты, Вышата, татем на доброго человека? Радима не знаешь? Он и нам с тобой чубы пооборвет, не задумается.
Малк взял себя за вихор, и над лавками пролетел легкий смешок. А боярин продолжал:
— По мне, так пусть бы и остался, какое дело великое. Наедет Радим не наедет, так ведь на то и у нас князь щит, и у них…
Малк сел.
— Блоха блохи не заест, — проворчал кто-то неподалеку от Вышаты. Его кончанский, подпевала верный. Князь, впрочем, и ухом не повел.
— Еще кто, дружина?
Кто-то пожелал прогнать Людоту, кто-то — защитить. Чурила ходил по палате туда и сюда, слушал. Несчастный кузнец то бледнел, то краснел. И те и другие голоса звучали одинаково громко.
Наконец сказали свое слово все, кто хотел. Князь остановился прямо против Вышаты и сказал:
— Стало быть, если по-твоему, Добрынич…
— Взашей! — ответил боярин. Он еще не забыл обиды. Чурила кивнул ему и неожиданно спросил:
— А при тебе ли, Добрынич, твой меч?
Вышата на миг даже растерялся. Но потом ответил с гневом, поднимаясь на ноги:
— А при мне, княже, и могу показать!
Чурила заложил руки за спину. Проговорил миролюбиво:
— А покажи.
Куда клонил треклятый колодезников сын, боярин понять по-прежнему не мог. Но меч вылетел из его ножен с готовностью: смотри, князь, смотрите, добрые люди! Он поднял его в вытянутой руке, чтобы все могли видеть — эта рука еще не дрожала. Да и на меч стоило поглядеть. Сколько лет сопровождал он боярина — закаленный спутник в боях, длинный, тяжелый, с бороздчатым лезвием и плавно закругленным концом… Позолоченная крестовина горела в солнечном луче.
Чурила обернулся к кузнецу:
— А теперь ты покажи, что принес.
Людота вздрогнул, непонимающе вскинул на него глаза. Но тут же спохватился, торопливо завозился со свертком. Мигом упала под ноги рваная тряпка, что-то блеснуло… и в руках беглеца засветилась благородная нагота клинка.
Плетеная сталь переливалась серым атласом, точно шкура ухоженного скакуна. Возле рукояти, вбитые в металл, проступали буквицы:
ЛЮДОТА КОВАЛЬ Из конца в конец по гриднице прокатился сдержанный гул.
— Держи как держишь, боярин! — сказал Чурила Вышате. — А ты, круглицкий, — стукни-ка… да покрепче!
Людота испуганно отшатнулся, замахал на него свободной рукой:
— Да что ты, княже, помилуй! Чурила забрал у него меч, велел отойти.