Аленький цветочек

– Ветчинки хотца, рулета крабового… – Альберт оглядел убогий табльдот,^[159] мечтательно прищурил глаза. – Вер, а у вас на шабашах чем кормят? Икру дают?

– Баклажанную, заморскую, – фыркнула Виринея. И вдруг предложила: – А то полетели со мной на метле, сам и посмотришь. Слабо?

Альберт смутился и ответил неразборчивым бормотанием.

Веня отправился набирать в чайник воду. Имидж имиджем, но до соблюдения кошрута^[160] он ещё не дошёл.

Льву Поликарповичу принять участие в трапезе помешал некстати проснувшийся телефон.

– Нет-нет, Иван Степанович, не сложно, – схватив трубку, отозвался профессор. – Сейчас буду.

Нашарил трость и отправился вниз, на первый этаж, где неподалеку от отдела кадров располагались владения Скудина. Достаточно просторные владения, но без излишеств – кабинет начальника, спортзал, комната командиров, ружпарк… На входе бдел охранник с автоматом, в приёмной восседала девица-старшина – хозяйство у Скудина большое, без секретарши никак. Было уютно и немного старорежимно. Наигрывал «Аппассионату» трёхпрограммник на сейфе. Негромко шуршал компьютер на столе секретарши. За стенкой слышались удары в мягкое и раздавался голос чем-то очень недовольного Монохорда:

– Иванов, твою мать, у тебя не брюшной пресс, а плацента! Пива жрёшь много, да ещё на посту! Что, не отдышаться никак? Ещё поймаю с «Разиным» – на него же и посажу!

У самого Капустина, судя по всему, с дыханием, да и с брюшным прессом был полный порядок.

– Добрый день. – Профессор улыбнулся девушке-старшине.

Та сняла блокировку с замка и, кивая, пригласила негромко, с каким-то ненаигранным величавым достоинством:

– Проходите, Лев Поликарпович, чего уж там.

Судя по выговору и по стати, была она с берегов могучей Волги. И даже звалась так же, как героиня бессмертной кинокомедии, – Фросей.

– Спасибо.

Профессор открыл тугую дверь, за ней ещё одну – и едва ли не впервые очутился в кабинете Скудина. Небольшой кабинет был обставлен с военной строгостью и обстоятельностью. Спартанская простота, ничего лишнего. Никакого «европейского» изыска, который вроде бы мог позволить себе заместитель директора по режиму. Стол, сейф, кожаный диван, истёртое плюшевое кресло… Единственная деталь: вместо тотемных изображений Дзержинского или Президента на стене висела фотография Марины. Очень хорошая фотография… Босая Марина сидела на валуне, обнимая льнущую к ней пушистую белую лайку. Ласковый пёс норовил лизнуть её в щёку, Марина смеялась, отворачивая лицо. За спиной у неё виднелась озёрная бухточка с невысокими синеватыми ёлками, а дальше – саамские горы и господствующая надо всем Чёрная тундра с косматым клоком низкого облака, выползающего из-за макушки. Тучка кропила дождём, но сквозь этот дождь, сквозь плотную серую пелену были видны залитые солнцем вершины других облаков – ещё выше, ещё недоступнее…

– Прошу, Лев Поликарпович. – Хозяин кабинета приподнялся навстречу профессору, указал на стул и распорядился по селектору: – Ефросинья Дроновна! Чаю.

Суровое лицо Кудеяра было пасмурней обычного, через лоб от переносицы протянулись две вертикальные морщины. Он только что вернулся из прокуратуры и пребывал в отвратительном настроении. Разговор со следователем, занимавшимся делом о пожаре в квартире Гришина, ничего не прояснил, наоборот, только добавил тумана. Версия о взрыве газа, которую скормили налетевшим телевизионщикам, при серьёзном рассмотрении не выдерживала никакой критики. Не дело, а сплошные непонятки. Выключенные конфорки плиты и перекрытый кран в ванной, – спрашивается, откуда утечка?.. Зато температура такая, что в компьютере вся начинка расплавилась… Не говоря уж о том, что никто не слышал грохота и все внутренние двери квартиры остались благополучно закрытыми. Это при взрыве-то газа!.. «В общем, глухарь», – честно подытожил прокурорский следак, и Скудин, передавая разговор Звягинцеву, закончил в том же духе:

– Ни хрена понятного.

Профессор молча кивнул.

– Разрешите? – Старшина Фрося вплыла лебедью, никакая Орнелла Мути^[161] не сыграла бы подобного, хоть она там в лепёшку разбейся. Девушка внесла необъятный поднос: чай, бублики, сахар, на отдельной тарелочке – ароматные домашние пирожки. С полупоклоном поставила на стол, улыбнулась: – Уж вы покушайте вволю. Аппетиту вам.

Зелёная гимнастёрка сидела на ней со всем великолепием старорусской праздничной рубахи. Называвшейся, между прочим, убивальницей.

---

159 Табльдот – общий обеденный стол в пансионах, курортных столовых и ресторанах некоторых стран.

160 Кошрут – строгое разделение мясных и молочных продуктов, принятое в иудаизме.

161 Известная киноактриса, итальянка. Одно время считалась едва ли не эталоном женской грации и изящества.