Друг от друга

Готовина позволил себе тонкую улыбку, близкую к восхищению:

— Действуют они очень эффективно. Количество «старых товарищей», казненных «Накамом», колеблется между тысячью и двумя. Нам это стало известно, потому что наша группировка в Вене сумела схватить одного члена «Накама», и тот перед смертью выложил им все, что я только что рассказал. Так что, герр Гюнтер, вам следует остерегаться жидков, а не англичан или янки. Тех волнует лишь одно — коммунизм, и случается, они даже помогают нашим людям бежать из Германии. Нет, остерегаться вам следует лишь еврейских ребят. А особенно тех, кто не похож на евреев. Тот, которого наши в Вене схватили и пытали, был абсолютно арийского типа. Представляете? Красавец.

— Так что же можно сообщить моей клиентке?

— Вы что, Гюнтер, не слушали? Варцок мертв. Будь он жив, так уже танцевал бы в Аргентине танго. И это факт. Доберись он до Аргентины, его жена давно бы уже получила от него известие, поверьте мне.

— Я имел в виду, каково теперь ее положение в глазах Римской католической церкви?

Готовина пожал плечами:

— Пусть потерпит еще немного и подает заявление. Суд определит, считается ли она свободной и может вступить в новый брак или нет.

— Суд? Вы имеете в виду — со свидетелями и всем прочим?

— Забудьте, герр Гюнтер. — Готовина раздраженно отвел взгляд. — Архиепископ лишит меня сана, если узнает хоть десятую часть того, о чем я вам рассказал. Так что повторять где-то свои слова я ни под каким видом не стану ни перед каноническим судом, ни этой дамочке. И даже вам не буду. — Поднявшись, он уставился на меня сверху вниз. Солнце освещало его сзади, и он казался всего лишь темным силуэтом, а не реальным человеком. — И вот вам еще совет. Бесплатный. Бросьте вы это дело. «Товарищество» не любит расспросов и не любит ищеек, даже тех, которым мнится, будто вынюхивание сойдет им с рук, потому что у них тоже когда-то имелась наколка под мышкой. Для людей, которые задают слишком много вопросов о «Товариществе», все кончается смертью. Я ясно все растолковал, господин ищейка?

— Давненько мне не угрожал священник, — отозвался я. — Теперь я понимаю, как чувствовал себя Мартин Лютер.

— При чем тут Лютер! — Голос у Готовины стал еще раздраженнее. — И больше не смейте обращаться ко мне. Даже если сам премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион попросит вас выкопать яму в его саду в полночь. Доехало, господин ищейка?

— Словно сообщение поступило от самой святой инквизиции, перевязанное красивой ленточкой и припечатанное свинцовой печатью с ликом святого Петра.

— Я так понимаю, это означает «да»? Но у тебя, Гюнтер, лицо еретика. Не тот у тебя типаж, чтоб остерегаться совать нос в дела, которых не следует касаться.

— Вы, отец, не первый, кто говорит мне такое. — Я встал. — Мне удобнее принимать угрозы стоя.

Но насчет моего лица Готовина был прав. Глядя на его базиликообразную голову, крест и воротничок, меня так и тянуло отправиться прямиком домой, отпечатать девяносто пять своих тезисов и приколотить к дверям его церкви. Я попытался изобразить благодарность за то, что он открыл мне, и — заодно — что-то вроде легкого раскаяния, однако понимал: лицо мое выражает лишь бунтарство и бесстрашие.

— Но все равно спасибо. Я ценю вашу помощь и добрый совет. Немного духовного руководства нам всем полезно. Даже и таким, как я, неверующим.

— Не поверите мне, крупно промахнетесь, — холодно проговорил он.

— Я, отец, и сам не знаю, во что верить. — Теперь я специально прикидывался тупым. — Правда не знаю. Знаю лишь одно: жизнь — это лучшее из того, что я когда-либо видел прежде. И, возможно, она лучше того, что я увижу, когда умру.

— Это, Гюнтер, похоже на атеизм. А атеизм в Германии всегда опасен.

— Ну, какой атеизм, отец! Это всего лишь то, что мы, немцы, называем мировоззрением.

— Оставь это Богу. И не суйся в чужие дела, если соображаешь, что для тебя хорошо, а что плохо.

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за воротами сада. Вернулась белка. Цветы воспряли. Голубь встряхнул головой, пытаясь очухаться после меткого попадания окурком. Облако уплыло, и снова ярко засияло солнце и зазеленела трава.

— Нет, он не святой Франциск Ассизский, — сообщил я им всем. — Да вы как пить дать уже поняли это и сами.

15

Вернувшись в офис, я позвонил по номеру, оставленному фрау Варцок. Низкий раскатистый голос, возможно женский, чуть менее настороженный, чем охрана тюрьмы Шпандау, ответил: фрау Варцок сейчас нет дома. Я назвался и оставил свой телефон. Голос без ошибок повторил сообщение. Я поинтересовался, говорю ли я с горничной, и голос подтвердил, да, это горничная. Положив трубку, я попытался представить себе эту горничную, но каждый раз она получалась похожей на Уоллеса Бири,^[12] одетого в черное платье, с метелкой из перьев в одной руке, а другой сжимающего шею какого-нибудь тощего мужичонки. Я слышал, сейчас немало немецких женщин переодевается в мужское платье, чтобы их не изнасиловали Иваны. Но теперь у меня впервые появилась мысль, что предприимчивый гомосексуалист мог переодеться горничной по противоположным мотивам.

---

12 Бири Уоллес — известный американский актер, в начале карьеры снимался в женских ролях