Фантастика

Но не обломилась Дарновскому работа в ООН или ЮНЕСКО — те, кто туда попал, сидели крепко, бульдозером не вывернешь. А родной НИИКС девальвировался прямо на глазах. Краткосрочная загранка уже не бог весть какая привилегия, теперь многие таскаются, даже бывшие невыездные. Ну, пробился он в завсекторы, и что проку? Зарплата при нынешних ценах — смехота. Если б не тесть с его «кормушкой», да не жена с парфюмерно-косметическим приработком, жил бы Роберт, как все трудящиеся: кушал борщ из томатной пасты и икру минтая с морской капустой. По нынешним временам не то что НИИКС, но даже, страшно вымолвить, ЦК КПСС завидным местом работы быть перестал. Умные люди норовили пересесть в другие санки. Вот Всеволод Игнатьевич из Комитета давно уже соскочил, и Роберту бы пора. Инерция мешала. А еще жалко было потраченного времени. И Дара, израсходованного, как выясняется, на ерунду — на членство в обанкротившейся партии, на дурацкую диссертацию, на полезные связи и прочую лажу.

Свои

Такие вот кислые думы одолевали Роберта Дарновского, когда он после завтрака курил на кухне и удивлялся на саундтрек, ни к селу ни к городу закативший целое гала-представление. Что же означает эта «Ода к радости»? К чему бы?

А потом в кухню заглянула наведшая марафет жена, сказала своим грудным голосом: «Ты чего сидишь? Даже тарелки не убрал» — и он сразу обо всем забыл. Что-что, а искусство косметики Инна знала в совершенстве.

Чушь это, что к красоте привыкаешь. К уродству, наверно, можно. К красоте никогда.

Женщин красивее Инны он в своей жизни не встречал. Разве что на киноэкране. Изабель Аджани чем-то на нее похожа, но черт знает эту Изабель, какая она в жизни — скорее всего Инне и в подметки не годится.

Дело было даже не в красоте, ею рано или поздно наедаешься. Любоваться любуешься, а голода уже нет. Главное, чем Инна взяла прежнего плейбоя и держала крепко, уже который год, — таинственность. Вот крючок, с которого ни один мужчина не соскочит никогда. Особенно такой, которому, обычно достаточно (ха-ха) глазом моргнуть, чтоб пролезть в самую задушевную тайну,

К 27 годам Роберт Дарновский до такой степени изучил человечество, что его трудно было удивить потемками в чужой душе. Как сказал поэт, «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей» — а если еще и слышал их мысли, тем более. Поэтому оснований для высокой (но вполне адекватной) самооценки у него хватало.

Собою Роберт был хоть куда: значительный нос, волевая прорезь широкого рта, классные очки в массивной оправе, прямые волосы стильно расчесаны надвое, а-ля Тургенев. Женщины на Дарновского заглядывались. А посмотрела ему в глаза — считай, пропала. Сколько он их в свое время выпотрошил и после поводил на веревочке. Первый эксперимент, с незабвенной Регинкой Кирпиченко, это были милые детские игры. Впоследствии случалось Робу приручать женщин классом куда как повыше. И ни одного сбоя, за всю его плейбойскую карьеру. Только вот — скучновато. Вроде как играть на деньги с партнером, все карты которого просвечивают. Прибыльно, но быстро надоедает.

К третьему курсу Роберт нагулялся-накувыркался досыта. Начал присматривать перспективную невесту, благо в МГИМО они водились в ассортименте. Запросы у властителя чужих дум были строгие: чтоб подходящий папаня, чтоб сама не стерва, ну и не уродина, конечно. Было несколько неплохих вариантов. На одном уже почти остановился. Фазер замминистра, сама миленькая, типа верная супруга и добродетельная мать. Собирался уже киндера ей забацать, чтоб ускорить процесс. Но тут на одном сейшне встретил Инну. Она была на курс старше Роба, училась в том же институте, но на журфаке. Номенклатурное дитя в третьем поколении, английский-французский с четырех лет и прочее. Однако клюнул он не на аристократичность, а на сонную, русалочью красоту.

Черты лица у Инны были правильные, даже безупречные, но при этом с ведьмовщинкой: полные, будто припухшие губы, очень белая кожа и тени в подглазьях — как будто после страстной ночи (на самом деле от исключительно длинных и густых ресниц). Когда Роб при первой встрече подсел к русалке поближе и по своему обыкновению попробовал заглянуть ей в глаза, фиг у него вышло. Таких ресниц он ни у кого больше не встречал. К тому же Инна взгляд на собеседников почти не поднимала, такая у нее была манера. Смотрела вниз и в сторону, а если и взглянет, то коротенько блеснет глазами через пушистую преграду — и баста. От этого мерцающего, неуловимого взгляда Роб задымился, как подбитый истребитель, и завалился в штопор.