Княжий остров

Всех вместе оказалось 777 войнов. Белый полк. Многие бельцы пропали из поля зрения Лебедева, и их не удалось найти.

Лебедев искал своих питомцев по всей стране, помня все о каждом, как о своем сыне. Он был в эти минуты тоже здесь, ясноглазый крепыш. И только он один знал, чего ему стоило вырваться сюда из-под бдительной опеки бериевской охранки, чего стоило собрать с помощью Солнышкина ребят снова.

Он был в старенькой гражданской одежде, но все знали его в лицо, и у генерала не возникало даже крохи сомнения, при его профессиональной бдительности, что кто- то перевербован и способен выдать его врагам. Он видел перед собой новую русскую гвардию, созданную своими руками, и глаза его тоже блестели в печали по убитым, а грудь наполняла великая радость, что долг перед Богом и Отечеством он исполнил и теперь уже окончательно никого и ничего не боялся, готов был с улыбкой принять любую казнь от бесов, зная наперед, что его Засадный полк готов для битвы в решающий час ее перелома…

Он стоял перед строем с Окаемовым, Солнышкиным, Быковым и ощущал на себе доверительные взгляды высшей человеческой любви от этих закаленных в боях, прошедших огонь и воду сынов своих… и братьев по оружию. Он коротка и ясно сказал свою речь.

Потом говорил Окаемов и в конце своего напутствия и слов благодарности неожиданно отступил шаг назад и легонько толкнул Егора в плечо, промолвив:

— Егор Михеевич, скажи слово.

Егор в эти мгновения вспоминал павших учеников и совсем не собирался говорить, для этого нужен был особый настрой, особые слова, особое дыхание. Все вроде бы и так сказано хорошо и сильно, но шаг вперед сделан, и Быков медленно обвел строй взглядом. И он помнил каждого по схваткам, знал привычки и умение в борьбе, он словно прикоснулся в эти секунды к ним руками, задышал одной грудью, забилось сердце в одном ритме со всеми. И он почуял, как непроизвольно, от волнения или по иной, высшей причине, входит в состояние ману, и молитва Стос молнией озарила сознание и вознеслась в небо… И словно оттуда полились слова… Он начал говорить распевно, яростно и громко, словно отвечая на чьи-то глумливые и мерзкие вопросы… и он отвечал этому незримому, циничному врагу, как бы повторяя сначала его вопрос:

• За что солдаты проливали кровь?!
• Не лгите! Что их гнали, как баранов…
• Они все умирали За любовь.
• За верность получали свои раны!

• За что солдаты проливали кровь?!
• На танки шли бесстрашные, как Боги.
• Солдаты русские сражались за любовь
• К Отчизне и родимому порогу…

• Пусть недруги от страха верещат,
• Опять пугают силою и злобой,
• Солдата русского ничем не застращать!
• Он землю любит, любит Мать и Бога…

• За что солдаты проливали кровь?!
• Захватчики — за барахло и деньги.
• А наши воевали за любовь
• К жене и ждущим их из боя детям…

• За что солдаты проливали кровь?!
• За поцелуй и первое свиданье,
• За отчий дом и русскую любовь,
• За Землю Русскую и Божье Мирозданье!

Накал его голоса был так силен, такую энергию вложил он в свои слова, что полк всколыхнулся, когда он смолк. Егор сделал шаг назад, и начал говорить Мошняков, а Окаемов склонился к Егору и тихо спросил:

— Чьи стихи?

- Сам не знаю, я словно услышал едкий вопрос из будущего и, как умел, ответил на него…

— Значит, твои? Ну, брат… обязательно записывай… А вот и вестник твой прибыл, Егор Михеевич… очень любопытно… глас наш и клятва услышаны…

Егор обернулся и замер. По сухой валежине, упавшей на поляну, расхаживал чудной красоты бело-серебристый голубь, воркуя и надувая перышки на горле. Мошняков закончил говорить и приказал разойтись, но все бельцы тоже взирали на диковинную для леса птицу и заворожено следили за ней.

- Породистый, — уверенно сказал один из них, — видно, у какого-то голубятника улетел.

- Да тут и жилья-то нет поблизости, — засомневался Другой.

Не вспугните, — негромко предостерег Окаемов, — Егор, иди к нему…

- Зачем?! — Недоумевал Быков и тут вспомнил монастырь Спаса и севшего к нему на плечо похожего голубя, покосился на Окаемова и подивился радости на его лице, глаза Ильи сияли.

— Иди-иди, — торопил он.

Егор осторожно направился к валежине. Голубь совершенно не страшился его, что-то ворковал, рассказывал, а когда Быков уже был в двух шагах и протянул руку, вспорхнул и доверчиво сел на нее, шекотно перебирая лапками… Егор легонько погладил оперение и пересадил его к себе на плечо, умиротворенно слушая воркование у самого уха. Эта мирная, гортанная музыка обволакивала сознание дремой, нежностью и такой родниковой чистотой, что Егор так и замер, не поворачиваясь к людям, слыша за спиной какую-то беготню, команды, звяк оружия и множество возбужденных голосов. А когда повернулся, недоуменно застыл… Полк уже стоял построенным в колонну по четыре, в новой экипировке, с вещмешками за спиной, в касках, со скатками шинелей через плечи… только у авангардной казачьей сотни разведки под предводительством Мошнякова были автоматы, на их шароварах алели лампасы, из-под заломленных фуражек клубились лихие чубы. Весь же полк щетинился примкнутыми трехгранными русскими штыками. Лебедев был одет в военную форму, блистала кожей новая портупея, и больше всего поразило Егора, что на его генеральской фуражке и на погонах горели серебряные восьмиконечные звезды…